Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Греться приходила к Тане на тетрадки, под лампу. Есть любимая фотография – Таня с карандашом во рту, задумчивая, Фрося перед ней на столе, обе повернулись на зов. Им, наверное, сказали, что сейчас вылетит птичка. В прошлой Шуриной жизни под этой самой лампой с тяжелой черной подставкой Юра готовил кандидатский минимум, а дурачок Мурик опалил усы о раскаленное стекло. Шура никогда не звала кошку «кис-кисом», говорила: «Иди сюда, Фросенька». Как человеку. Таня к Восьмому марта клеила открытку из цветной бумаги: «Поздравляю с Женским праздником маму, бабу Веру и Фросю!!» По утрам кошка ходила за Шурой хвостом, вертелась, шагу не давала ступить. Шура в ванную – заглядывает с вопросительным «мяу», потом в кухню – трется об ноги, встает на задние лапы, цепляя когтями подол халата. Потом садится на любимый подоконник, как сфинкс неподвижно наблюдая геркулес и закипающий кофе. Потом они идут друг за другом в комнату – будить Таню. Уже толчея, страсти накаляются по мере оттаивания кильки в раковине: «Кыш! Упаду об нее когда-нибудь!» Отходит обиженно, но с достоинством, садится около своей миски, чтобы ничего не пропустить. Много лет Таня и Шура даже в гостях не задвигают ноги под стул, а выставляют вперед, боясь перевернуть несуществующую кошачью посуду.
А у папиной жены Марины был пес, рыжий, как она сама, сеттер – крикун и холерик Пинч. Таня приходила в воскресенье погулять с Маечкой, потом сидела на кухне за чаем. Отца часто не было дома, куда он ходил в выходной день? Малышку после обеда укладывали спать. Потом Марина обычно была занята едой, торопясь резала, жарила, варила. Ужасно нервничала перед Таней, хотя старалась вести себя естественно, что-то рассказывала слишком весело, что-то выспрашивала чересчур заинтересованно. «Ну, рассказывай, что там у тебя в школе?» Раз по десять повторяла рассеянно: «Ну вот, скоро и папа придет!» Пинч обычно терпеливо лежал под столом, положив на лапы горестную морду. И вдруг иногда начинал лаять, носиться по узкому коридорчику, не в силах сдерживать распирающую молодую энергию. Ударял лапами в узкие стены коридорчика, прыгал, норовил лизнуть прямо в лицо. Марина кричала ему шепотом: «Цыц! Пинч, место! Майка спит!» Таня смеялась и отбивалась обеими руками. Ей тоже хотелось погрохотать, потопать громко, закричать. Поиграть с собакой. Гулять с ним Тане не давали, боялись, что не справится и пес убежит.
Они оба, эти рыжие, привлекали и отталкивали ее одновременно. Танина душа принадлежала маме и кошкам, а Марина (такая молодая, красивая, могла бы стать подружкой) была только папина жена и хозяйка этого неуемного пса. Раздавался звонок в дверь, Пинч кидался прыжками, молотил хвостом по косякам. Отец трепал его по кудрявой виляющей спине: «Пиня, хорошая собака, хороший мальчик! Красавец ты мой!» Марина тоже бросалась, целовала Таниного папу в лицо, он стеснялся.
Таня смотрела из-за угла по-взрослому, спокойным Шуриным взглядом. Сказала однажды: «А я собак не люблю! От них запах и шерсти море!» Пыталась острить, что-то рассказать про маму. Сейчас даже вспомнить стыдно, а тогда сидела и думала: «Мама там одна, читает. Фрося спит. Тихо. Никого у нее нет, кроме кошки. А я здесь зачем-то! Здесь и так всего много». А на другие выходные мама говорила: «Что ты, поезжай, конечно! Я пойду к бабушке схожу. Тебе пирогов с чем?» И Таня шла, летом ездила с ними в деревню дней на десять. С Маечкой они очень подружились, и такие получились на удивление одинаковые! Сероглазые, круглолицые, с густыми русыми стрижками. Папины дочки! Вместе бегали купаться, катались на велосипедах. Папа жарил специально для них сосиски на костре, сделал всем по удочке, и они ловили мелких карасиков и окуньков в местной речке. Ночью Тане не спалось в незнакомом доме, она мечтала, как вырастет, выйдет замуж… Ну вот хотя бы за Саньку Прохорова. У него такая мама толстая, уютная. Будут жить большим домом, народят много детей! Таня представляла, как звонит звонок в дверь, и они все бросаются: Таня, разные дети (трое или четверо), бабушки, кошка (как Фрося), может быть, даже собака (овчарка, например). Открывается дверь. Взрослый Прохоров целует ее, обнимает детей, гладит собаку по голове. На Тане коричневая с разводами кофточка, как у Марины…
Нет, Таня собак не любила. Вот, к примеру, у тети Нины – пудель. Невыразимого цвета какао с пенкой. Похотливый тупой зверь по имени Волик (Вольдемар или, хуже того, Воланд)! Вечно норовит пристроиться к ножке стула или к ноге. Тетя Нина его везде таскает с собой, сублимирует себе семью. Пусть Волик, но живая душа! Фрося его ненавидела. Или Полкан, Танин тюремщик. Как его полюбить? Полюбить, чтоб преодолеть страх?
Не бояться Полкана Таня никак не могла. Ей казалось, что все силы уходят на то, чтобы не сойти с ума от одиночества. Ужасно грустно было на даче в этот последний год. Вероника улетела в Турцию на две недели, бросила Таню одну. С продуктами приезжал Сергей Сергеевич, с ним не разговоришься. Правда, дома он иногда Таню удивлял. Вроде живет человек своей жизнью, смотрит на мир сквозь газеты и книги, занимается большой наукой. До мышиной ли ему возни, мелких передряг его домочадцев? Таня первые несколько месяцев замужества не была уверена, что он запомнил ее имя. И вдруг, в коридоре на нее наткнувшись: «Таня, вам скучно? Хотите, я поищу что-нибудь почитать?» Или спросит, что ей подарить на день рождения, в тупик поставит. Зимой вдруг завел разговор о шубе, что ей пошла бы лиса. Это Лизуня была в гостях, развесила свои меха. Так и сказал: «Тебе, Лизавета, по рангу уже норка полагается, лис твой очень бы даже Тане нашей пошел!»
«Нашей Тане», ничего себе! А потом днями не разговаривает. Приедет, сумки выгрузит и за газету. «Сейчас отдохну и назад поеду…» Наша Таня громко плачет! Поговорить не с кем. Соседи слева отбыли, забрали смешного пекинеса, с которым дружил Павлуся. Зато вернулась Вероника. У калитки еще всплеснула картинно руками: «Ой, Таня! Я тебе детективов забыла дома! Целую стопку! Памяти – никакой! Павлусик! Как ты вырос-то, ягодка моя! А чего коленка ободрана?..» Танин отец работал с Сергей Сергеичем в одном НИИ, и с Вероникой был знаком, даже встречались у общих друзей. «Свекровь твоя – неплохая баба на самом деле». Это он про всех так говорил. И мама, и Марина, и тетя Нинка – все «неплохие бабы».
Вероника и правда была хоть и не родная, но не злая. Нормальная, обычная свекровь, так Таня считала. Павлусика вон как любит, песенки с ним поет английские, буквы учит, игрушки покупает дорогущие – не жалко. Она ведь где-то в деревне родилась. Уехала в город учиться, тоже, наверное, в общаге жила. Вцепилась.
В институт, в Сергея, в его «академическую» семью и квартиру. Отряхнулась от всего прежнего, выращивала себя заново. Холила, воспитывала, вымазывала кремами, массажами, бассейнами, аспирантурами. Вырастила. Бореньку тоже вырастила. Тоже ему, наверное, английские слова вдалбливала, на теннис водила, покупала джинсы фирменные. Любила. А теперь он даже разговаривать с ней не всегда хочет. Зря старалась. Ей, наверное, тоже грустно бывает, еще как. Просто она хорохорится, держит лицо.
Боря – в Австрии. Сергей Сергеевич занят на работе семь дней в неделю. Вечером, за ужином говорит телевизору сквозь газету, не отрываясь от тарелки: «Дорогая, как прошел день?» Живет дома Таня – чужая дочка. Зато Павлусик – свет в окошке. Или не свет? Таня Веронику по-своему даже жалела, только понять не могла, почему она еще одного ребенка так не хочет. Это же внук ее, родной. И в первый раз… Странно, как будто это так легко – оп, и нет его. Тане нелегко. Она думает и думает, ходит мыслями по кругу, как все обратно с головы на ноги поставить. А Вероника, интересно, думает?
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
