И все-таки это он. Мы сидели на одной парте. Более того, мы ходили в один и тот же детский сад. Быть может, даже выходили на прогулку в одной паре. Что пишут теперь о моем друге? Почему тогда ничего не писали?
ДОРОГУ ОСИЛИТ ИДУЩИЙ
ПОКА ДРЕМЛЮГ ВУЛКАНЫ ШАГАЮЩИЙ В БУРЮ
К ТАЙНАМ ДЫМЯЩИХСЯ ГОР ИДУЩИЕ ПО ОБЛАКАМ
ВУЛКАНЫ НЕ МОЛЧАТ РОБИНЗОНЫ ШТУРМУЮТ ОГНЕННОЕ ЛОГОВО
ПУЛЬС ВУЛКАНА ВТОРГАЯСЬ В ОГНЕННОЕ ПОДЗЕМЕЛЬЕ
ВУЛКАН ПРОСНУЛСЯ В ПАСТИ БЕЛОГО ДРАКОНА
НА КРАЮ ПРОПАСТИ СХВАТКА У ЛОГОВА ДЬЯВОЛА
КАРЛИК СТАНОВИТСЯ ВЕЛИКАНОМ ПОКОРИТЕЛИ ОГНЕДЫШАЩИХ ГОР
ПОВЕРЖЕННЫЙ ВУЛКАН
Это еще только заголовки! Причем далеко не все.
Как много сделано, если верить газетам… А если сделано так много, то сколько же прошло времени? Тоже много? И с другой стороны, все конечно же только начинается. Как всегда. Так сколько же нам лет на самом деле? Сколько же мне лет, если мой друг уже в вулканы лазает?
Знакомые, Старик — не старик, конечно. Очень еще знакомые… молодой даже. Но вот забавно… Десять лет назад — редко когда знакомого встретишь. Бродишь, бродишь — людей много, а знакомых нет. И всем в лица вглядываешься. Разные люди, незнакомые — интересно. Теперь бредешь, весь в себе, никого и не видишь вокруг — окликают. Ты ли это? Сколько зим. Да, это я… Подумать только…
Нынче выйдешь на улицу — и все знакомые, знакомые. И незнакомые словно бы уже тысячу лет в твоих незнакомых ходят, так что как бы и тоже знакомые. Зайдешь в кино — обязательно знакомый, в ресторан — знакомый, в трамвай знакомый. И где только с ними виделся? Когда успел? С теми — в экспедиции, с этим — в армии, с тем — учился (в школе, техникуме, институте — нужное подчеркнуть), а вот с этим — в отделение, как-то раз было, попали… Идешь по пляжу- подумать только, вот этот маленький, седенький, пузатенький — кто бы это мог быть? Отчего это он на меня так испуганно смотрит? Да это же капитан Бебешев, замполка по хозчасти! Он меня как-то на губу ни за что загнал. Просто ненавидели мы друг друга. «Вот встречу на гражданке!..» грозился я. И встретил наконец. И словно озарение и радость: «Ба, Николай Васильевич! Вот неожиданность!» А он, дурак, пятится: то ли не узнает, то ли узнавать не хочет. Признал-таки. Боится он, что ли? Вот чудак! Да я же люблю его в эту минуту. И не помню зла. А он все жмется. «Молодец, молодец… говорит. — А вот я уже в отставке, — говорит. — Тут за городом и живу. Домик себе справил…»
Боже, думаешь… И этого человечка я ненавидел, и боялся, и зависел от него? И времени-то прошло почти ничего — лет семь… И ухожу. А он стоит, седенький, пузатенький. Жена толстая. И вокруг белоголовые детки ползают. А ведь зверь был! Уж как его не любили. Чуть в тюрьму меня не загнал… Что ж поделать, человечек, не трону я тебя, рад я тебе — память все-таки, мое прошлое — не твое…
Что говорить, новых знакомых уже и сосчитывать трудно, и словно не замечаешь их. Словно бы познакомился — то это еще и не познакомился. На следующий день и не заметишь и не вспомнишь, и тебя не заметят, не вспомнят. Мало ли кто кому руку за день подает…
Знакомых много, а друзья… где они?
КТО БУДЕТ ЧЕМПИОНОМ?
…В течение двух минут три угловых удара! Темп игры пределен. На скользком от дождя поле все время надо быть начеку. В игру вступает вратарь «Буревестника» Генрих Ш. Великолепно взяв верхний мяч, он спасает команду от, казалось бы, неминуемого гола. В игре обозначается перелом. И вот уже атакует «Буревестник». Гол! Еще гол! Теперь ясно, кто чемпион города по футболу…
Господи, кто чемпион? Конечно же мой друг Генрих. Кто же еще.
Как он теперь выглядит?
…Белой июньской ночью по гранитной набережной Невы шел человек. Хотя он, несомненно, о чем-то глубоко задумался, шаги его были легкими, уверенными, выдавали хорошо тренированного спортсмена. Если бы автор в предыдущих главах, пытаясь передать стремительный ход событий, не опустил важное описание портретов, читатель сейчас по высокой, худощавой, но крепко сбитой фигуре, по узкому тонкому лицу с острым углом подбородка и по большим, немного подернутым влагой глазам без труда узнал бы Генриха…
«В пасти белого дьявола», газетный очерк
Узнаю ли я тебя без труда? По глазам, подернутым влагой? Когда я видел тебя в последний раз?
Сидел я у себя за городом в тихих трудах и домашних заботах — и вдруг телеграмма. А я ведь скрылся от всех — никто не знает, что я тут. Семейство мое всполошилось: что там? Не случилось ли чего? ПЯТНИЦУ ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ БУДУ ЖДАТЬ ФИНЛЯНДСКОМ ВОКЗАЛЕ ГЕНРИХ. Какой Генрих? Почему на вокзале? Зачем в пятницу?..
Как я был Генрихом
Я, конечно, прибыл. Озираюсь. Вдруг меня хватают и тащат. Генрих! Боже мой… Но мне не дают ни повосклицать, ни поохать. Меня впихивают в такси, которое уже ждет. Шофер резко берет с места — он уже знает куда. «Нельзя терять ни минуты», — говорит Генрих. Во мне просыпается детское чувство таинственности и опасности, и я подчиняюсь.
Из суровых недомолвок и отдельно оброненных мужественных и скупых слов я приблизительно понимаю, что к чему. Мы едем сдавать кандидатский экзамен по языку. То есть это я еду сдавать экзамен, но я буду не я, а Генрих. Генрих же будет моим братом, конечно старшим. Он, как мой брат, обо всем договорился уже, мол, я, то есть Генрих, прилетаю всего на два дня, и поэтому мне надо скорее, так что я, как бы только с самолета, иду и сдаю экзамен, а он, мой старший брат, просто мне все это заранее подготовил, чтобы я не терял времени и все успел, потому что я хорошо знаю язык, он бы, Генрих, и сам бы сдал, но ему действительно завтра лететь назад на вулканы, и ему нужно без осечки, и я, то есть не я уже, а как бы Генрих, сделаю это легче простого, и тогда через месяц он сможет защитить диссертацию, потому что это единственное, что над ним висит, — экзамен по языку.
Так-то так. Приезжаем мы в институт. И тут обнаруживается сложная интрига, которую уже успел сплести Генрих. А именно, что одна женщина-доцент, с которой предварительно поговорили одни его хорошие знакомые, одновременно — ее хорошие знакомые, должна была подобрать экзаменатора подобрее, с которым, в свою очередь, поговорить («Так что ты не слишком там блещи, — сказал Генрих, — произноси похуже…»), а потом познакомить с ним Генриха, то есть меня.
Когда я узнал фамилию экзаменатора, то понял, что это мой школьный учитель, действительно добряк, и учил он меня в свое время тому самому языку, который я сейчас буду ему сдавать. К тому же у нас с ним еще в школе сложились особые, дружеские отношения, и мы до сих пор изредка встречаемся и подолгу болтаем, так что он может несколько удивиться, если я буду не я, а как бы Генрих, и тогда вся затея может даже рухнуть. О чем я сбивчиво и рассказываю Генриху. «Так что придется тебе самому сдавать», — говорю я. Генрих отнесся к этому совершенно спокойно, как и подобает человеку, постоянно рискующему своей жизнью. «Ну что ж, — сказал он, — только как я объясню все это ЕЙ (он имел ввиду доцентшу), она ведь нас ждет, чтобы представить меня, то есть тебя, экзаменатору». — «Придется открыться __ говорю я, — тут уж ничего не поделаешь». — «Да…» — соглашается Генрих и скрывается в ее кабинете. Через минуту он появляется с маленькой миловидной женщиной, и они вдвоем направляются ко мне. Этого я не ожидал. Она смотрит на меня широко распахнутыми, восторженными глазами: «Так это вы?!» — «Я…» — говорю я. Почему она так смотрит? Может, она меня читала и ей нравится, как я пишу? Я надуваюсь и краснею. Она проникновенно жмет мне руку. «Вот вы какой!» Хоть мне и лестно, начинаю чувствовать что-то не то. Пожимаю ей руку, называю себя по имени. Чувствую резкую боль в боку. Это Генрих. Не могу вздохнуть. Она внимательно смотрит на Генриха. «А вы непохожи…» говорит она. Тут я начинаю понимать: Генрих ничего ей не сказал и сейчас мы идем знакомиться с моим старым учителем. «Что же ты'» — дико шепчу я Генриху. «Вы не обращайте внимания, — говорит Генрих и не краснеет, — он только с самолета, одичал там несколько на вулканах…»- «Ну как там погода?» — говорит она и смотрит на меня так же пристально и восхищенно. А я-то, дурак, растекся — это же она на Генриха так смотрит, а не на меня, потому что я — Генрих, великий Генрих, железный Генрих, бесстрашно спускающийся в жерла вулканов, русский Таз-пев, Вулканавт-1. А я-то… «Ничего, — говорю, — погода». — «Какой-то он у вас странный…»- говорит она Генриху. «Он всегда такой», — не задумываясь, отвечает Генрих. И все мое идиотское поведение, к моему удивлению, кажется ей вполне естественным, все работает на образ и, наверно, действительно кажется некой романтической застенчивостью и диковатостью. Я немножко успокаиваюсь и думаю о природе женщин и о тщетности наших усилий нравиться им или нет, потому что мы или нравимся, или нет, и тут уж ничего не поделаешь, и всегда ошибемся, думая, что нравимся или не нравимся благодаря таким-то или таким-то своим достоинствам или недостаткам.
