Меня приглашают работать обозревателем в какую-то редакцию. Условия нормальные. Разговор уважительный. Но я почему-то обиделся и говорю:
– Когда у вас в журнале было всё в порядке, когда вы были такие престижные и популярные, вы меня не звали. Теперь, когда у вас проблемы, вы меня зовете. Не пойду!
– У всех проблемы. У тебя у самого тоже проблемы.
Наше предложение очень хорошее. Тебе это будет очень полезно, не ломайся.
– Буду ломаться! – говорю я.
Покровка
< Вчера был на Покровке и зашел во двор дома № 29, где мы с бабушкой, папой, мамой и няней жили с 1951 по 1956 год. Вот мне и приснился вчерашний, так сказать, визит. >
Подъезд наш выходил на улицу, а квартира была – когда-то давным-давно была, до революции была – самая что ни на есть роскошная: единственная в бельэтаже. Входишь в парадный подъезд, поднимаешься один марш по пологой каменной лестнице – и на просторной площадке прямо на тебя смотрит двустворчатая дверь в квартиру.
Но не такая, как в старые времена, а утыканная звонками с фамилиями жильцов и увешанная почтовыми ящиками. На ящики, по тогдашней привычке, были наклеены названия журналов и газет. Чтоб облегчить задачу почтальону. То есть это была классическая московская коммуналка.
Мне захотелось посмотреть хотя бы на эту дверь.
Но подъезд был закрыт на кодовый замок, разумеется.
Я подумал, что эту квартиру, да и все квартиры в этом доме, давно уже переделали обратно в великолепные апартаменты. Я решил, что в темноватой двухоконной комнате моей бабушки теперь чья-то спальня. Или библиотека-гостиная-курительная.
Я зашел во двор посмотреть на наши окна.
Боже! Старые, растрескавшиеся рамы. Кособокие форточки. Нелепые занавески. На подоконниках цветочные горшки вперемешку с картонными коробками.
А соседнее окно, где жила богомольная тетка Февронья Федоровна, и вовсе разбито и заколочено фанерой.
Значит, там все еще коммуналка. Беднее бывшей нашей, судя по окнам. У нас там не было разбитых окон и фанерок, во сне вспоминаю я.
Носки
Девушка, молодая и очень красивая, темноволосая, смуглая – но по-европейски смуглая, как итальянка, – разговаривает со мной, лежа поперек огромного дивана, на котором и я сижу, облокотившись о спинку и вытянув ноги.
Разговор о чем-то умном, но рассеянный – с пятого на десятое, от новой книги к новому политическому скандалу, от спектакля к выставке и обратно. Кажется, что мы немного красуемся друг перед дружкой своей утонченностью, осведомленностью, погруженностью в разные этакие высокие материи.
Она в ходе разговора как будто бы машинально снимает – вернее, чуть стаскивает – с меня носки. Потом подтягивает их обратно. То один, то другой.
Второй сон. Снимается кино
Война в Кремле. Стрельба, дым, люди бегают пригнувшись. Гранаты кидают, что-то кричат. А Кремль – на «Мосфильме». А вокруг всё спокойно. Трамваи едут, позванивая. Ходят люди в белых куртках и фуражках.
То есть тридцатые годы.
То есть эти съемки войны в Кремле происходят именно тогда?
Нет. Потому что снаружи – так сказать, еще более снаружи – ездят новые машины по Мосфильмовской, троллейбусы, высокий дом строится. То есть совсем наше время, сегодняшний день.
То есть сон про то, как сейчас на «Мосфильме» снимают фильм про то, как на «Мосфильме» в тридцатые годы снимают фильм про войну в Кремле.
Город
Через незнакомый город, вроде Новгорода Великого, я иду вдвоем с женщиной. Кто она? Немножко похожа на Олю, но точно не она. Идем быстро. Она говорит: «Надо быстрее, быстрее!»
Красивая весна. Листьев еще нет, только почки чуть-чуть набухли. Белокаменный кремль. Сначала мы его видим сбоку, потом сверху.
Город на холмах. Холмы крутые. Чтобы попасть на следующую, более «высокую» улицу, надо пройти через дом. То есть надо войти в подъезд, подняться на лифте на какой-то высокий этаж и через специальную площадку выйти на улицу, которая уже гораздо выше на холме. Так мы делаем несколько раз.
Меж тем в этих «проходных» домах живут люди. Там есть квартиры, лестничные клетки – всё, как в обычном жилом доме. Встречаем немолодую женщину, она несет в руках малиновое драповое пальто. Она слепая.
Это видно по ее лицу, по заведенным кверху глазам, да и по походке тоже. Мы помогаем ей зайти в лифт, нажать нужную кнопку.
Лифт останавливается, слепая женщина выходит на своем этаже, и вдруг моя спутница говорит: «Я останусь с ней. Я знаю, что я должна это сделать!» Слово «знаю» она говорит с напором и значением, с интонацией превосходства и силы. Я говорю: «Как тебе хорошо, ты всегда знаешь».
Она выходит из лифта.
Двери закрываются, лифт едет дальше вверх.
Выхожу на улицу, совсем уже высокую. Сверху красиво видны белокаменный кремль и оранжевые подъемные краны – там, далеко внизу. Ветер. Беспомощность.
Обратный сон по тексту
Так у меня бывает довольно редко.
Вчера вечером написал рассказ «Реставратор». И вот он мне приснился.
Про то, как у одного очень богатого человека – его звали Николай Иванович – было несчастье: у шестилетнего сына отнялись ноги.
К мальчику звали лучших врачей, платили любые деньги, возили по всей Европе. Все без толку.
Сядет Николай Иванович рано утром у кроватки сына, подопрет голову кулаками и думает: «Господи, всё бы отдал, всё бы отдал, всё, всё, всё бы отдал…»
