На следующий день этот офицер получил назначение возглавить полк и был повышен в звании, однако отказался от предложенной чести, чтобы остаться со своими ребятами, которых сам обучал. В тот же самый день генерал Ведемейер[64]попросил разжаловать его в полковники, чтобы он тоже мог командовать полком. Я нахожу и тот и другой пример достойными подражания.
Во время высадки один артиллерийский лейтенант поднял в воздух свой Пайпер—Каб[65]прямо с десантного судна, использовав в качестве взлетной дорожки металлическую сетку длиной пятнадцать метров. Весь день он летал над городом, подвергаясь обстрелу неприятеля, и самолет его был весь изрешечен снарядами. Несмотря на это, офицер продолжал корректировать действия 3–й дивизии, сообщая необходимую информацию ее командиру.
Морской офицер, управлявший шестидесятиметровым LCT,[66]увидел, что у берега слишком мелко, чтобы он мог развернуться кормой и произвести нормальную высадку десанта. Тогда он направил судно вперед и с разгона выскочил на берег. Оказавшись там, офицер открыл огонь из 20–миллиметровой пушки по вражеским пулеметам и заставил их умолкнуть, благодаря чему солдаты смогли спокойно осуществить высадку.
Огневая поддержка флота — я имею в виду обстрелы укрепившегося на берегу неприятеля с моря — заслуживает всяческих похвал. Мы обращались за помощью к морякам даже ночью, и не было случая, чтобы они не поразили цель уже третьим залпом корабельной артиллерии.
Я никогда не встречал столь забытых Богом, столько несчастных людей, как народ этой страны. Как—то я находился в городе, а неприятель так внезапно атаковал, что чуть не овладел им. При этом снаряды и бомбы убили нескольких мирных жителей, а все прочие подняли жуткий вой, точно койоты, и выли, наверное, минут двадцать кряду.
С животными здесь обращаются хорошо, заботятся о них, потому скот тут крупнее и упитаннее, чем у арабов. Со всем остальным дела здесь обстоят гораздо хуже, чем даже в Северной Африке.
Повозки у сицилийцев весьма специфические. Они похожи на ящик, в углах и по бокам которого имеются стойки. Панели, соединяющие стойки, размалеваны какими—то рисунками. Между днищем ящика и ходовой частью расположены причудливо вырезанные рамы — такими орнаментами украшали у нас крылечки домов году этак в 1880–м.
Оглобли выступают вперед от хомута сантиметров на шестьдесят, а у многих лошадей имеются плюмажи, прикрепленные к сбруе в районе макушки.
Первые два—три дня, когда бои идут в предместьях того или иного города, население, мягко говоря, не проявляет к нам дружелюбия, но, уразумев, что бьем мы только немцев и итальянцев, быстро американизируется и, освоившись, употребляет всю свою кипучую энергию на выклянчивание сигарет.
Взятие Палермо
23 июля 1943 г.
Во второй половине дня 21–го числа мы закрепились на позиции к северо—востоку от Кастельветрано, чтобы оттуда бросить в атаку 2–ю бронетанковую дивизию,[67]которую прежде держали ближе к центру острова, чтобы неприятель не знал, куда ее в конечном итоге направят.
Выдвижение на позиции началось в 16.00, и с наступлением темноты мы прочно заняли их. Наутро наши войска неудержимо двинулись вперед.
Первоочередной задачей являлся прорыв фронта, что и было достигнуто силами 41–го пехотного полка[68]при поддержке батальона средних танков 66–го полка.[69]Противник начал откатываться, и с этого момента главным тактическим приемом стали массированные танковые атаки в тех местах, где враг еще продолжал оказывать наиболее упорное сопротивление.
В какой—то момент 75–миллиметровая гаубица, установленная на полугусеничной бронемашине, вступила в схватку с 105–миллиметровым немецким орудием на дистанции менее чем полкилометра и уничтожила неприятеля. Действия экипажа и расчета были настолько же героическими, насколько Фортуна оказалась благосклонна к ним в тот день.
Последнюю остановку мы сделали в горах к юго—западу от Палермо, который оказался крепким орешком, но был в конечном итоге расколот с помощью артиллерии и танков.
Немцы устраивали для нашей техники ловушки, подобных которым я прежде не встречал. На правой стороне дороги они выкапывали ямы длиной шесть и глубиной три метра, накрывали их металлической сеткой, посыпали сверху землей и пылью, так что внешне поверхность этого участка дороги ничем не отличалась от других. Затем метров через десять такую же ловушку строили уже на левой стороне. Чтобы в яму не угодила какая—нибудь дичь помельче, перед ловушками ставили проволочные заграждения, рассчитывая, что танки с такими помехами считаться не будут. Однако мы в их ловушки не попались. В иных местах они выкапывали ямы шесть метров в ширину и пять в глубину на протяжении участка в несколько километров, но мы следили за дорогой, и потому никакого вреда нам эти лопушки не принесли.
Я проехал через колонны наших танков на машине, встретив очень теплый прием со стороны личного состава 2–й бронетанковой дивизии. Похоже, многие знали меня лично: танкисты при моем приближении отдавали честь, а потом долго махали мне вслед.
Когда мы приблизились к городу, уже стемнело, так что я захватил с собой в качестве проводника начальника штаба дивизии полковника Р. Ф. Перри. Он уверял меня, что город наш, и мы решили поехать и проверить.
Когда мы подъехали ближе, то увидели, что холмы по ту и другую сторону города объяты пламенем. Мы двинулись вниз по проложенной по склону скалы длинной дороге, проходившей по деревне, жители которой выходили на обочину и кричали: «Долой Муссолини!», «Да здравствует Америка!».
Когда мы очутились в городе, там происходило то же самое. Тех, кто успел въехать в Палермо до темноты, как, скажем, генерал Кейз,[70]забрасывали цветами, кидали им лимоны и арбузы, причем в таком количестве, что солдаты едва успевали ловить их, чтобы не быть покалеченными гостеприимными сицилийцами.
