Белоград отдал гитару Старостенку и попытался вылить из углеродного баллона остатки браги.
— От, драконы, все выжрали. Мачмала одна.
Халилов тоже возмутился:
— Ну, шакалы!
— И кто бы это? — задался Мамедов.
Белоград тут же «вычислил» виновника:
— Про шуршу только Мася знает. Разорву, урода.
Старостенок с ленцой изобразил объективность:
— Та мало ли шакалов бродит?
Халилов первым утратил интерес к баллону. Вместо возмущаться, он уселся на выходе из шалаша и с самым сосредоточенным видом принялся забивать косяк.
— Та шакалы и баллон бы унесли. А тут — явно свои… — глубокомысленно заключил Юсуф.
Настроения, как не бывало. Только Цымбал оживился:
— Чуваки! Так вы гляньте — это ж натурально чилим готовый! Тока два косяка надо.
Все уставились на Цымбала как на штатного придурка. В руках он еще вертел газовый редуктор с длинной металлической трубкой. Венчали редуктор два соска калибром с сигарету. Глядя на недоуменные рожи бойцов, Цымбал только гоготнул:
— Та! Забивай! Сорокалитровый чилим на бражке.
Пока бойцы соображали, Цымбал ввернул редуктор на место. Через полминуты, хрюкая от предвкушения удовольствия, он прилип к отверстию в корпусе баллона и одним духом «высосал» сразу два косяка, торчащих из редуктора.
Халилов только и смог, что заметить:
— Ну, артист.
— Та!.. Ушлепака красноклювый! — поддержал Старостенок.
Пока Цымбал втягивал в себя убойную смесь из наркотического дыма и паров перебродившей браги, рожа у него покраснела, как в парилке, а глаза полезли на лоб, как у рака. Но он не сдался, пока не «задушил» оба косяка. «Задушил» за один вдох. После этого он попытался непослушными руками перекатить полный дыма баллон сидящему рядом Старому, да так и не справившись с непосильной задачей, заливаясь идиотским смехом, рухнул навзничь, как подстреленный, и, под всеобщий хохот, затих в полной отключке…
…Равиль не задавался вопросом: отчего шурави смеются? Больше его интересовало, где именно в шалаше разместился Воин. Граната могла и не достичь своей цели. И все же — сам Дионис вел к нему его врагов. Он принялся искать способ подобраться к шалашу поближе. Гранату нужно было бросать наверняка — к ногам Воина…
…Для Юсуфа, казалось, дозы не существует. Еще никто не видел его вдрызг обкуренным. И сейчас он был единственным, кого еще хоть что-то интересовало:
— Дан, а чё за песню ты тогда в клубе пел про Аистов? Чё там за Сашка был?
Белоград нашел в себе силы возмутиться:
— Ну, ты даешь, Холера…
Просветил Мамедов:
— Тебя еще не было тогда. Это взводный наш был — лейтенант Стовба… Александр Иванович Стовба. А вместе — Аист.
Старостенок поддержал:
— Писарюги штабные говорят, его к Герою представили.
Неожиданно для всех ожил Цымбал:
— Ни хрена себе, за кой хрен?
Старостенок толкнул в сторону Цымбала баллон:
— Грызло пришлёпни, сруль Македонский, пока не оторвало!..
Цымбал, как смог, изобразил испуг и с идиотским смешком подкинул:
— От, блин… Не дембеля, а ящеры клыкастые. Хоть бы не порвали…
Рустам грустно усмехнулся и продолжил:
— Они прикрывать тогда остались. Летуны бомбу тогда новую испытывали… Потом мы узнали — объемную.
Впечатлениями поделился Старостенок:
— Я такого больше и не видел никогда. Газ на кишлак туманом лег. Оставалось только трассером туда шарахнуть, и все живое…
Рустам продолжил после небольшой паузы:
— А духи нас тогда зажали… Как… как в сорок первом зажали. Стовба приказал нам Дана выносить. Задело его тогда. Мы то ушли и Дана вынесли, а Стовбу и пацанов, на утро, тесаками исполосованных, без ног нашли и два духа дохлых рядом. Похоже, он их зубами рвал. Я видел: они ступни ему отрезали… и жилы из-под кожи вынули…
Цымбал окаменел от страха:
— А жилы на фига?..
— Жилы?.. На шомпола наматываешь и дергаешь потом за них. Человек как кукла дергается… — пояснил Рустам. — Как он вырвался непонятно, но вырвался — факт, рядом два духа дохлых валялось. Не дополз только…
— А стихи летёха наш писал. Дан весь его блокнот себе переписал, за ночь… И песню ту в ту же ночь написал…
Мамедов уточнил:
— А потом, ту тетрадку матери отправили… Следом за телом…
Богдан достал из внутреннего кармана запятнанную кровью тетрадь с надписью «Аист»:
— Не отдал я ее. И песню позже написал. Я сам тогда, как труп был.
Старый встрепенулся:
— Ты сдурел, что ли?
— А как ты его в таком виде — маме? — возразил Богдан.
Рустам прикипел глазами к блокноту:
— Плохая примета, вещи покойника… плохая примета…
Белоград только опустил утвердительно голову:
— Знаю… Я думаю… я его сам старикам взводного в Днепродзержинск отвезу… Только домой вернусь и отвезу…
— Все равно, Данко, нехорошая примета… ой, нехорошая… — снова начал сокрушаться Мамедов.
Тяжелую паузу оборвал Халилов:
— Спой еще, Дан… «Аистов».
Богдан даже не шелохнулся. Только возразил:
— Не… После той аранжировки… той, что лабухи в клубе тогда сделали, она уже так не зазвучит.
Но Юсуф не унимался:
— А из блокнота взводного чего-нибудь, Дан?
Белоград слегка поколебался:
— Есть у него там одно… незаконченное. Что-то помешало ему. А что?.. Кто знает, может, на ту операцию мы ушли… Оно последним в тетрадке было… А может, он тоже продолжения не видел. Так бывает, упрешься в куплет, и все… душа замолкает… Я до сих пор над ним мозги сушу. Не идет, хоть ты тресни.
— Ну, ты даешь, Дан, «Аистов» за ночь сделал, а эту за год не можешь, — подал голос Цымбал.
Богдан бросил на бойца снисходительный взгляд:
— Дурень ты, Цибуля. Песни не делаются. Стовба мне говорил: песни на небесах пишутся. И так оно и есть: пока душа не запоет ничего путевого не выйдет.
Цымбал не преминул поднять все на хохму:
— Та, косячелу по локоть завали за шкурку и все запоет, даже запляшет…
— Да?.. — Белоград только грустно усмехнулся. — Ну, попробуй. Может, у тебя получится…
Пальцы побежали по грифу. Из гитары хлынули первые аккорды, следом полились первые слова:
— Сегодня вновь бессонница/ На сердце давит ранами/ И нет лекарств для памяти,/ Хранящей стон войны,/ Сегодня звезды алые,/ Как маки над курганами/ Пылают цветом кровушки/ На зелени весны/ Кто вышел с сорок пятого,/ Безногими, безрукими/ Но навсегда героями/ За Родину, за Мать…
