Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
– Повторяю, я не проронил ни слова.
– Да, конечно. Но разве вас не интересует, откуда у меня такая привычка?
– Боюсь, что нет.
– Хорошо сказано. Вы, я вижу, человек дельный.
Куин ничего не ответил, только плечами пожал. Всем своим видом он выражал полнейшее равнодушие.
Стилмен ласково улыбнулся, наклонился к Куину и прошептал:
– Думаю, мы поладим.
– Как знать, – откликнулся Куин, выдержав длинную паузу.
Стилмен засмеялся – короткий, лающий смех – и как ни в чем не бывало продолжал:
– Не то чтобы я не любил незнакомцев per se. Просто я предпочитаю не разговаривать с людьми, которые не рекомендуются. Имя – прежде всего.
– Но ведь если человек называет вам свое имя, он перестает быть незнакомцем.
– Именно. Поэтому-то я и не разговариваю с незнакомцами.
Куин был готов к такому ответу и знал, что сказать. Нет, его голыми руками не возьмешь. Раз формально он был Полом Остером, этого имени он называть не станет. Любое другое имя, в том числе и его собственное, явится ширмой, маской, за которой он скроется и будет недосягаем.
– Что ж, извольте, – сказал он. – Меня зовут Куин.
– Ага, – задумчиво произнес Стилмен, утвердительно кивнув. – Куин.
– Да, Куин. К-У-И-Н.
– Понятно. Да, да, понятно. Куин. Гм. Да. Очень интересно. Куин. Какое звучное имя. Рифмуется с сыном, не правда ли?
– Совершенно верно. Куин-сын.
– И с клином, если не ошибаюсь.
– Нет, не ошибаетесь.
– А также со словом «свин». Куин-свин. Вы не находите?
– Бесспорно.
– Гм. Очень интересно. У этого слова, у этого Куина, есть масса возможностей… Куин – это квинтэссенция квинтиллиона квипрокво. Куин-квестор, к примеру, или Куин-квиетист, или Куин-квирит… Гм… А «сатин»? Да и «бензин»… А где бензин, там, сами понимаете, и керосин… Гм, очень интересно. А еще «блин», «один», «карантин», «габардин», «господин». Гм. Даже «джин». Гм. И «кретин», у которого нет ни «машин», ни «картин». Гм. Да, очень интересно. Мне необычайно нравится ваше имя, мистер Куин. Оно, знаете ли, такое легкое, подвижное…
– Да, я и сам это замечал.
– Люди ведь в большинстве своем к таким вещам невосприимчивы. Считается, что слова сродни камням: тяжелые, неподвижные, безжизненные, не подверженные изменениям, точно монады.
– Камни подвержены изменениям. Они крошатся от ветра и воды. Они могут подвергаться эрозии. Могут разрушаться. Дробиться на осколки, превращаться в гравий, в каменную пыль.
– Совершенно верно. Я сразу заметил, что вы человек разумный, мистер Куин. Если б вы только знали, сколько людей понимали меня превратно. Из-за этого пострадал мой труд. Чудовищно пострадал.
– Ваш труд?
– Да, мой труд. Мои проекты, мои исследования, мои эксперименты.
– Понятно.
– Да. Но, несмотря на все препоны, я не отступился, не думайте. Сейчас, например, я занимаюсь делом чрезвычайной важности, и если все пойдет хорошо, то, надеюсь, мне удастся подойти вплотную сразу к нескольким крупнейшим открытиям. Подобрать к ним ключ.
– Ключ?
– Да, ключ. То, что открывает запертую дверь.
– Понятно.
– Разумеется, пока я только собираю материал, улики так сказать. Потом предстоит еще этот материал обработать. Труд этот исключительно кропотлив. Вы даже не представляете, насколько он утомителен, особенно в моем возрасте.
– Могу себе представить.
– То-то и оно. Сделать надо так много, а времени так мало. Каждое утро приходится вставать с рассветом. Отправляться на улицу в любую погоду, быть в постоянном движении, целый день на ногах, ни минуты отдыха. На такую работу никаких сил не хватит, можете мне поверить.
– Да, но она того стоит.
– Чего только не сделаешь ради истины. Никакая жертва не покажется малой.
– Безусловно.
– Видите ли, никто не понял того, что понял я. Я – первый. И единственный. А ведь это накладывает немалые обязательства.
– Согласен. Приходится, фигурально выражаясь, нести на своих плечах целый мир.
– Да, если угодно. Целый мир – вернее, то, что от него осталось.
– Вот уж не думал, что дело обстоит настолько плохо.
– Хуже некуда.
– Неужели?
– Видите ли, сэр, мир лежит в руинах. И мое дело – отстроить его заново.
– Вы немало на себя берете.
– Я отдаю себе в этом отчет. Я ведь ищу только основную идею, принцип, а это вполне по силам одному человеку. Мое дело заложить фундамент, а завершить строительство могут другие. Главное – начать, создать теоретическую базу. К сожалению, кроме меня, сделать это некому.
– И вы преуспели?
– Чрезвычайно. По сути, я нахожусь на пороге величайшего открытия.
– Рад за вас.
– Я и сам за себя рад. А все из-за моего ума, исключительной ясности моего рассудка.
– Не сомневаюсь.
– Видите ли, я понял, как важно себя ограничивать. Работать в узких пределах, чтобы сразу же ощутить плоды своего труда.
– Заложить фундамент, как вы справедливо заметили.
– Вот-вот. Основу основ. Необходимо разработать метод, принцип работы. Поймите, сэр, мир лежит в руинах. Мы ведь утратили не только цель в жизни, но и язык, на котором можно говорить о духовном. Это, несомненно, высокая материя, однако имеет она свой аналог и в материальном мире. В том-то и состоит мой вклад: я призываю ограничиться осязаемым, вещественным. Цели у меня самые высокие, однако работа ведется в сфере повседневности. Вот почему меня так часто неправильно понимают. Впрочем, не важно. Я научился не обращать внимания на такие мелочи.
– Блестящий ответ.
– Единственно возможный. Достойный человека моего уровня. Так вот, в настоящий момент я занят тем, что изобретаю новый язык. Когда занимаешься таким делом, людская глупость заботит меньше всего! Впрочем, людская глупость – следствие болезни, которую я и пытаюсь вылечить.
– Новый язык, говорите?
– Да. Язык, который наконец скажет то, что нам необходимо сказать. Ведь наши слова уже давно не соответствуют своему назначению. Когда мир был цельным, мы могли быть уверены, что наши слова выражают истинный смысл вещей. Но постепенно мир распался, превратился в хаос. Слова же наши остались прежними. Они не приспособлены к новой реальности. Вот почему всякий раз, когда мы говорим о том, что видим, мы лжем, искажая тот самый предмет, который пытаемся обозначить. В результате возникла полная сумятица. Однако слова, как вы сами прекрасно понимаете, могут меняться. Весь вопрос в том, как это продемонстрировать. Поэтому сейчас я работаю с самыми простыми примерами – настолько простыми, что даже ребенок способен понять, к чему я стремлюсь. Возьмем любое слово, имеющее конкретное, предметно выраженное значение, – скажем, «зонтик». Когда я говорю «зонтик», в вашем воображении возникает определенный предмет. Вы видите что-то вроде палки, над которой на металлических спицах туго натянут водонепроницаемый материал; раскройте зонтик – и материал этот предохранит вас от дождя. Последняя деталь существенна. Зонтик – это не просто вещь, но вещь, которая выполняет некую функцию – иными словами, выражает человеческую волю. Можно сказать, что каждый предмет похож на зонтик в том смысле, что тоже выполняет какую-то функцию. Карандаш предназначен для письма, ботинок – для ходьбы, автомобиль – для езды. Теперь зададимся вопросом: что происходит, когда предмет перестает выполнять свою функцию? Он по-прежнему остался самим собой или же стал чем-то еще? Если сорвать с зонтика материю, зонтик останется зонтиком? Вы раскрываете его над головой, выходите на улицу в дождь – и промокаете насквозь. Имеет ли смысл в данном случае продолжать называть эту вещь зонтом? Большинство людей считают, что да. В крайнем случае они скажут, что зонт сломан. Так вот, по-моему, это серьезная ошибка, источник всех наших бед. Ведь, перестав выполнять свою функцию, зонтик перестал быть зонтиком. Он может напоминать зонтик, он мог когда-то быть зонтиком, но сейчас он превратился во что-то другое. Тем не менее слово осталось прежним. А значит, это понятие выражать больше не может. Оно неточно, оно надуманно, оно скрывает то, что должно объяснить. Если же мы не в состоянии обозначить самые простые, бытовые предметы, которые держим в руках, то что говорить о вещах более сложных? До тех пор пока мы не изменим свое представление о словах, которыми пользуемся, мы будем продолжать бродить в потемках.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
