— Потом. Сейчас пиши! — скривившись, шепотом приказал Егор.
Я послушно положил в карман ключи и записал адрес. Просьба Егора заключалась в следующем — я должен был сегодня же приехать к нему домой, открыть в гостиной шкаф с зеркалом, разгрести наволочки и простыни и вынуть фанерку, делающую дно шкафа двойным. Из открывшейся ниши я должен достать «дипломат», вывезти его за город, развести костер и сжечь не открывая.
— Там что, деньги? — почему-то спросил я.
Егор снова поморщился, еще раз судорожно вздохнул и вдруг вынул из под простыни полиэтиленовый пакет. Он наклонил голову, рывком поднес его ко рту и начал дышать в него. Пакет с тихим шелестом раздувался и сдувался, обтягивая лицо Егора. Я мог бы поклясться, что в пакете лежали неочищенные сизые дольки чеснока. Так продолжалось с минуту, наконец дыхание Егора немного выровнялось, и он снял пакет с лица, откинулся на подушку и закрыл глаза.
— Все деньги, Витя, я завещал тебе, — медленно произнес он, не открывая глаз. — И квартиру, и машину. Но ты должен сжечь «дипломат» не открывая. Ты мне обещаешь что ты его не откроешь?
— Обещаю — сказал я. — А почему?
— Это долго рассказывать. Там смерть. Медленная и мучительная. Или быстрая. Как повезет. Ты мне веришь?
— Верю, — быстро сказал я.
Егор зашептал снова:
— «Дипломат» с кодовым замком, он заперт, код я не скажу, он тебе не понадобится. Он должен гореть! Он из пластмассы… Облей его бензином… У меня в гараже канистра. Ключ от гаража на рогах в прихожей… Но если он не загорится — разбей его и сожги все, что там внутри. Не смотри внутрь и не подходи близко. Возьми с собой топор в лес чтобы разбить если не сгорит… У меня в коридорном шкафу с инструментами топор… Пепел закопай. Возьми лопату. У меня нет лопаты. Возьми что-нибудь! Закопай топором. — Егор перевел дыхание. — Запиши — канистра в гараже, топор в шкафу. Пепел закопать. Запиши!
Я послушно заскрипел авторучкой.
— Сделай это сегодня же! Обещаешь?
Я посмотрел на часы.
— Егор, уже четыре. Я не успею съездить в лес, можно я это сделаю завтра?
Егор молчал с закрытыми глазами, и я уже испугался что он потерял сознание, но он заговорил:
— Хорошо, завтра утром рано. Но у тебя уроки… Витя, отпросись с уроков, съезди в лес! Это быстро, возьми мой «Форд».
— Ты же знаешь, что я не умею водить машину.
— Ах да. Почему? Ну съезди на электричке, куда-нибудь на «полтинник», помнишь как мы ходили в поход классом?
— Помню…
— Я может быть протяну до полудня, я должен знать что он уничтожен! Я сам не успел… Я ничего не успел… На обратном пути заскочи ко мне хоть на секунду, я должен напоследок быть уверен, что больше никто не раскусит эту ампулу с ядом! Но возьми его сегодня, запиши!
Я снова открыл блокнот и почему-то записал: «я должен знать что больше никто не раскусит эту ампулу с ядом». Егор снова схватил свой пакет и судорожно дышал в него. Простыня на груди ходила ходуном и в такт ей раздувался пакет. Казалось, будто какой-то темный и гулкий дух перекачивается из Егора в пакет и обратно. Наконец Егор оторвался от пакета.
— А съезди за ним сейчас, пусть он хотя бы лежит у тебя. Может мать Инги из Владивостока приехать. Хотя у нее нет ключей… Но все равно!
У меня стали появляться смутные подозрения.
— Егор, а он не опасен? Он не взорвется? Там нет инфекции или твоих ядов? Ты что-то сказал про ампулу с ядом?
Очевидно Егор вдруг подумал, что я побоюсь подойти к «дипломату», и он быстро заговорил:
— Это в переносном смысле. Он совершенно не опасен, если в нем не копаться! Заметки, рукописи, аудиокассеты… Они не причинят тебе вреда, они внутри…
Я послушно записал: «рукописи и кассеты не причинят вреда».
— А он при горении ничего не… В смысле в окружающую среду…
— Исключено.
Шли секунды, Егор лежал неподвижно. Наконец я решился:
— Егор, а Инга умерла от… — я замялся.
— От того же, — перебил меня Егор. — Но это не заразно, это мозг. Просто по его команде отключаются все органы — обычно начинается с легких и ими же как правило заканчивается. Инга умерла быстро, за два дня. У меня по другому, сначала сердце и почки, ну и легкие тоже. Медленно, вот уже полгода… В четверг будет полгода, если дотяну. У меня был иммунитет… Я думал что у меня иммунитет, я думал что нашел противоядие… И Инга… Но оказывается только оттянул, на время… И весь наш отдел думал… Их уже нет, я последний… Я уничтожил, только «дипломат» хранил до последнего, идиот, жалко было уничтожить… Никто не узнает, даже в отчетах ни слова… — Егор пару раз судорожно зевнул и снова припал к своему пакету.
Я удивленно смотрел, и Егор на секунду оторвавшись от пакета произнес не то поясняя, не то оправдываясь:
— Дышать в пакет помогает, когда там чеснок. Вдох-выдох, вдох-выдох. Это от других заклятий, но от моей болезни тоже помогает, не знаю почему. Шаманы Ургендо вместо пакета используют плавательный пузырь… — Егор глотнул и закашлялся, — да впрочем тебе это не интересно.
Все-таки Егор остался самим собой — даже сейчас он был готов рассказывать про свою Африку. Постепенно я стал понимать в чем дело — в своем отделе они создали какую-то смерть, но как бы выведать у Егора в чем тут дело и как она передается?
— Егор, это яд? Или излучение?
— Это ни то ни другое. Это хуже, это просто смерть.
— Так не бывает, — потупившись произнес я.
— Не бывает, — согласился Егор. — Это магия. Заклятие.
— Заклятие? — я опешил.
— Заклятие духов тела, — медленно на выдохе проговорил Егор и на миг в палате наступила гробовая тишина.
— Оно произносится? — спросил я чтобы что-то сказать. Слишком уж нелепо все выглядело.
Егор не ответил, и я спросил снова:
— Слушай, но ведь ты атеист? Как ты можешь верить в… Может дело в другом? Отравление? Может хороших докторов?
— Да при чем тут… — досадливо сморщился Егор. — И каких докторов? Ты думаешь, что в этом стеклянном сортире за двумя проходными плохие доктора? В лучшем военном госпитале страны плохие доктора?
— Но заклятие — как-то это…
— Да это никакое не заклятие, это название. Разработка так называлась — «заклятие духов тела». — Егор помолчал и вдруг тоскливо продолжил: — Поговори со мной еще хоть пять минут, расскажи мне что-нибудь, пожалуйста, Витька…
Я растерялся. Что можно рассказать когда вдруг просят рассказать «что-нибудь»?
— Что рассказать? — спросил я.
— Ну неужели тебе нечего рассказать? Ты живешь интересной жизнью, у тебя впечатлений масса! Ты журналист в конце концов, неужели ты ничего не можешь рассказать?
