— Не могу сказать, что мне это нравится, — сказал Баг, глядя сквозь лобовое стекло на снимателя и осветителей с телевидения, развертывающих свои приборы напротив места грядущих событий. — Ну что ж, пойдем, еч?
Богдан молча кивнул, поправил шапку-гуань. На душе было мерзко: вчера ночью боярин, сегодня — еще один подданный вибрирует на кромке карниза, вот-вот прыгнет.
Вышли.
От оцепления отделился начальник отряда вэйбинов квартальной управы Бурулдай Худов — невысокий, почти квадратный молодец среднего возраста — и уверенной рысью устремился к ним. Подбежал. Вытянулся уставным порядком.
— Драгоценный преждерожденный Лобо, докладываю! Полчаса назад дворник пятнадцатого дома выразил испуг, что на крыше кто-то стоит и не уходит. Мы тут же связались с преждерожденным есаулом Крюком, каковой повелел позвонить вам, а мы тем временем распорядились, чтоб никого сюда не пускали и чтоб подушку подвезли. Личность установлена: соборный боярин Гийас ад-Дин. Живет в этом же доме. На четвертом этаже.
— Хорошо, — похвалил Баг, про себя удивившись поведению Крюка: насколько Баг его знал, Крюк примчался бы сам. Однако Крюка нигде видно не было. — Вольно. Пошли.
«Опять боярин, — потрясенно думал Богдан, с трудом удерживаясь от того, чтобы не пуститься бегом. — Это что же творится такое, пресвятая Богородица?»
Худов шагал рядом.
Вблизи оказалось, что толпа не так уж и густа: немногие ордусяне в отчий день бродили по улицам; в основном то были, скорее, жители окрестных домов.
На широком карнизе пятого этажа выкрашенного в зеленое дома с белой лепниной, между двух окон недвижно стоял, вжавшись в стену и раскинув руки, рослый человек в темном халате и с непокрытой головой.
— Так все полчаса и стоит? — вглядываясь, спросил Баг.
— Так точно! Не пошевелился ни разу! — отвечал бравый Бурулдай. — Не положено! Не положено! — замахал он руками на устремившегося к ним тощего юношу в варяжской ветровке и с микрофоном. Юноша отступил.
— По какому поводу он туда залез-то? — вглядываясь в боярина Гийас ад-Дина, поинтересовался Баг. — Как он это объясняет? Хочет чего? Или кто-либо вынудил?
— Он, драгоценный преждерожденный Лобо, никак не объясняет. Одно окно там на лестницу выходит, так я высунулся спросить, что, мол, случилось, а он — молчит, не отзывается.
Богдан сокрушенно покачал головой.
— Мы вызвали пожарных, у них лестница, чтоб снять…
Баг нахмурился.
— И как вы себе это представляете? — Повернулся к Богдану. — Вот что, драг еч, ты тут постой, а я пойду достану боярина.
— Может, лучше пожарных подождать?
— А если он свалится?
— Так подушка же…
Баг с сомнением покрутил головой.
— А ну как промажет?
Он кивнул Бурулдаю:
— Ведите!
Скоростной лифт мгновенно вознес их на пятый этаж; Баг, предшествуемый Худовым, споро преодолел лестничный пролет и очутился на площадке у открытого окна. Тут маялись два вэйбина; то и дело высовываясь в окно, они тревожно посматривали в сторону замершей на карнизе фигуры. При появлении начальства вэйбины прервали наблюдение и уставным образом вытянулись.
Баг аккуратно выглянул наружу. Справа, буквально в шаге от окна, стоял, трепеща на легком ветру темным халатом, соборный боярин Гийас ад-Дин: смуглолицый преждерожденный лет сорока, рано начавший лысеть, гладко выбритый — оттого особенно заметна была необычайная бледность его лица. Хорошо освещенный лучами солнца, боярин бессмысленным, как показалось Багу, взглядом уставился в фасад дома напротив, а губы его что-то неслышно шептали.
Баг, глядя на ад-Дина, кашлянул.
Никакой реакции.
— Драгоценный преждерожденный, а драгоценный преждерожденный… — позвал Баг боярина.
Никакого ответа.
Внизу между тем добрые полторы сотни людей замерли, глядя на них с Гийасом, и где-то среди них был Богдан.
— Преждерожденный соборный боярин Гийас ад-Дин! — воззвал Баг. — Что вы делаете здесь в этот замечательный день?
Нет ответа.
Баг взобрался на подоконник и поставил ногу на карниз. Внизу кто-то еле слышно ахнул.
Баг убедился в прочности карниза и осторожно шагнул к недвижному Гийасу.
Богдан и Баг
Следственный отдел Палаты наказаний, кабинет шилана Алимагомедова, 20-й день восьмого месяца, отчий день, вечер— Еще раз прошу прощения, ечи, — сдержанно сказал Редедя Пересветович, — за то, что, собрав вас здесь сейчас, я лишил вас возможности спокойно провести конец отчего дня в кругу семьи, среди родных и близких. Но дело не терпит отлагательств. Происходит нечто несусветное, — он помолчал, словно желая что-то добавить, но, похоже, так и не придумал что. Лицо шилана было мрачнее тучи. — Прошу садиться, — скупо проговорил он и первым уселся во главе широкого стола, прямо под висящим на стене большим портретом Конфуция в парадной шапке, по сторонам коего красовались парные надписи на двух языках: на господствующем в улусе русском наречии и в оригинальном древнем начертании: «Благородный муж наставляет к доброму словами, но удерживает от дурного поступками».
Коротко, словно голые ветви деревьев под свирепым порывом ноябрьского ветра, простучали по полу придвигаемые к столу стулья.
Баг, машинально вертя в руках непочатую пачку «Чжунхуа», уселся рядом с начальником. Напротив него, бледный, с мешками иод глазами, неловко утвердился Максим Крюк; он впервые был на совещании столь высокого уровня. По правую руку от Крюка на краешек стула присел, теребя редкую седую бороду, главный лекарь следственного отдела, блестящий знаток психоисправительного иглоукалывания, маленький и уютный Рудольф Глебович Сыма.
Богдан скромно пристроился в кресле в углу, под раскидистым фикусом в большой кадке, рядом с лаковым столиком, на котором пестрели заботливо разложенные письмоводителем шилана, но так никем и не прочитанные основные сегодняшние газеты. Алимагомедов сделал Богдану приглашающий жест — мол, садитесь рядом со мною, во главе стола, драг прер еч; но Богдан лишь помотал головой и негромко проговорил с улыбкой:
— Нет-нет, я лучше тут…
Алимагомедов кивнул и не стал настаивать.
Было не до церемоний. Да и по сути этот симпатичный этический надзиратель был прав: за столом собрались профессионалы сыска, он же представлял здесь совсем другую ветвь человекоохранения.
— Начнем, — угрюмо проговорил шилан. — Еч Сыма, прошу вас. Можно не вставать.
Баг наконец сунул пачку в рукав халата: все равно курить сейчас было никак не сообразно. Сыма в последний раз, совсем уж ожесточенно, подергал длинные волоски бороды и чинно сложил руки на столе.
