— Этого, надеюсь, выделать не станете, — сухо заметила я.
А то все удивились бы, отчего нам понадобилось на это столько времени. Но Людовик меня уже не слушал. Он мигом соскочил с ложа, привел в порядок одежду и ринулся к двери.
А меня оставил лежать на смятых простынях и раздумывать: так что, вот из-за этого и поднимают столько шума? Не верилось. Неприятные ощущения, сильная боль — об этом не напишешь таких изящных стихов. Никакого удовольствия от процесса я не испытала. Все это как-то бестолково и даже недостойно, решила я, ощущая что-то скользкое и липкое между бедрами. «Внутри у тебя все воспламенится… И в животе станет сладко, будто он наполнился медом, а кожа уподобится горячему шелку…» Нянюшка была весьма искусна в словах, вот только правды в них, кажется, не было. Все мышцы у меня напряглись, сжались от того, что больше походило на вражеское вторжение, а не на долгожданное скрепление брака. Дарить наслаждение мужчине — это понятно, но разве сама я не должна тоже получать удовольствие? И чья здесь вина — моя собственная или же Людовика? Он казался вполне довольным. Просто все случилось как-то… скоропалительно! К тому же мне думалось, что его желание иметь наследника было сильнее, чем удовольствие от обладания мною, пусть он и спрашивал потом участливо, как я пережила происшедшее.
Не думаю ли я, что понесла ребенка? Я зарылась лицом в подушку. Неужто его совсем не просвещали и он не понимает, что этого вот так сразу не узнаешь? Отворилась дверь, и я перевернулась на спину. Поскольку это оказалась Аэлита, которая с довольной ухмылкой подошла к моему ложу, я встала, надела сорочку и, встретив в ее глазах жадное любопытство, обхватила колени руками.
— Так-так! Я вижу, что кровопролитие его возбудило. Он оказался хорошим любовником?
— Слишком все быстро, даже трудно сказать, — призналась я, не заботясь об учтивости.
— Было ли так прекрасно, как о том поют трубадуры? А то я бы на твоем месте организовала ему еще один боевой поход.
— Это можно.
Я через силу улыбнулась. Всеми своими переживаниями я с ней делиться не стану, сама еще во многом не уверена. Людовик всегда обо всем так упорно размышляет, и все же…
— По крайней мере, теперь я его жена перед Богом и людьми.
— И тебе необходимо помыться! — Она сморщила нос. — Пахнет потом и лошадьми! — Аэлита рассмеялась. — Так, значит, у него все получилось.
— Получилось. Прикажи подать горячей воды, а потом мне еще нужно помолиться вместе с Людовиком о даровании наследника. Ты знаешь… Он ведь поблагодарил меня так, словно я ему чудо явила.
— Но так и должно быть. Не всякому удается взойти на ложе аквитанской принцессы. Тебе хоть понравилось? — не успокаивалась Аэлита.
— Не слишком-то. — Уже начав распускать волосы, заплетенные на ночь в косу, я увидела в ее глазах разочарование и пожалела о своей бестактности. — Мы с ним еще слишком мало вместе, Эли. Думаю, нам надо повзрослеть и как следует узнать друг друга.
В конце концов, так оно и было. У нас все только-только начиналось. Я еще смогу научить его многим постельным удовольствиям, к нашей обоюдной пользе. Как только мы осядем у себя в Париже, жить станет проще. Людовик перестанет все время спешить, да и окружающие будут меньше на него давить. И я стану жить с ним рядом, постепенно заменяя мнения аббата Сюжера моими собственными. Я научу его тому, что следует знать обо мне и о тех обширных владениях, которые он теперь приобрел.
— Ты знаешь, что он натворил? — услышала я свой вопрос, обращенный к Аэлите. Это событие занозой засело в моем мозгу, несмотря на все, что последовало за спутанными признаниями Людовика. — Он отрубил де Лезе обе руки.
На губах Аэлиты возник беззвучный возглас.
— Сам Людовик говорит, что это справедливое возмездие за воровство.
— Наш отец в свое время пролил немало крови, — рассудительно сказала Аэлита..
— Мне думается, что отец все же не был таким… мстительным.
— Насколько я понимаю, ничего необычного в таком поступке нет, — заключила сестра так, будто дальше и обсуждать было нечего. — Де Лезе был заносчивым болваном. — Она забрала мою измятую сорочку и бросила на постель. — Вижу, мы располагаем, наконец, надлежащим доказательством. И не преждевременно. — Она показала на простыни, перепачканные потом Людовика, его семенем и моей кровью. — И что мне с этим делать?
Я задушила смутную тревогу, связанную с тем, что Людовик был непредсказуем, когда ему что-нибудь угрожало, улыбнулась и ответила отнюдь не без мстительности.
— Отошли, разумеется, аббату Сюжеру. Не сомневаюсь, он останется доволен. Можешь посоветовать аббату упаковать простыни и отослать Людовику Толстому. Его молитвы были услышаны.
Но Людовику Толстому так и не суждено было услышать радостную новость о том, что его сын достойно утвердил свой брачный союз. Следующим утром, еще до рассвета, мы выехали в Париж.
Не прошло и часа в дороге, как нам повстречался скакавший во весь опор гонец, fleur de lys которого был почти не виден под густым слоем пыли. Гонец упал к ногам Людовика.
— Ваше величество!
И этого было достаточно, чтобы мы поняли все остальное. Потом гонец все же прохрипел свое сообщение: Людовик Шестой, Толстый Людовик, скончался.
Мой супруг спрятал лицо в ладонях и разрыдался. А когда наконец поднял голову и посмотрел в сторону Парижа, в его голубых глазах стоял панический страх, как у затравленного зверька. В глубине души я пожалела его, но не слишком. Разве он не хочет быть королем Франции? И, насколько я могла судить, особой любви и близости между отцом и сыном никогда не было.
Сама я не рыдала о человеке, которого вовсе не знала. Вместо того я оценила открывающиеся передо мной перспективы.
Я стала королевой Франции.
Глава четвертая
Всю жизнь я путешествовала. У нас в Аквитании герцогский двор был непоседливым, он кочевал с места на место, и зимой и летом, пересекая все наши владения от края до края. Поскольку мой отец требовал, чтобы я ездила повсюду с ним вместе, я привыкла останавливаться и жить подолгу где угодно — в замках, в охотничьих домиках, в нашем дворце, в каком-нибудь поместье вассала на севере и в усадьбе богатого южанина. Приходилось мне устраиваться и в походном шатре, и в роскошном летнем домике — в Лиможе и Блее, в Мелле и в Байонне. Повидала я немало садов и выложенных плиткой фонтанов, привыкла к светлым, полным воздуха комнатам летом и к приятному теплу зимой.
Но ничто не могло подготовить меня к новому дому в Париже, куда Людовик привез меня с такой гордостью. Возможно, сам Людовик весьма ценил то, что досталось ему в наследство — я оценить не смогла. Мрачный, приходящий в упадок дворец Сите виделся мне всего лишь нагромождением камней, суровой, безрадостной на вид башней посреди унылого островка, окруженного со всех сторон вяло текущими речными водами. Каменные мосты соединяли этот остров Сите[26], как все называли его, с обоими берегами реки.
