– В таком случае, если не возражаете, я хотел бы ознакомиться с меню предлагаемых услуг.
Колин повернулся к ней как раз в тот момент, когда на ее лице, как молния, сверкнула улыбка. Ослепительная и искренняя. Она исчезла слишком быстро, поразив Колина до глубины души. Через несколько секунд он сообразил, что неприлично долго пялится на нее, затаив, дыхание. Об улыбке теперь напоминал только мягкий свет в ее глазах и порозовевшая кожа:
– Сколько вы берете за забавный анекдот? – торопливо добавил Колин, потому что очень хотел снова увидеть ее улыбку. Для вящей убедительности он улыбнулся сам одной из тех улыбок, которые обычно заставляют краснеть даже самых пресыщенных дамочек. Он подумал, что сейчас весьма кстати сказать ей, что он никогда еще не видел таких красивых глаз, как у нее. Мэдлин изучала его, слегка вздернув подбородок. Как будто ей необходимо было перевести то, что он сказал, на свой собственный язык.
– О! – Она произнесла это так, словно пришла к неутешительному выводу. – А сейчас вы будете говорить лестные слова о моих глазах, правда? Они как бархат, да? Полуночные небеса? Глубокие, как омут?
Колин едва удержался, чтобы не сделать шаг назад. Она прекрасно справлялась с ним.
– Не угадали, миссис Гринуэй. Ваши глаза совсем не похожи на полуночные небеса и уж тем более на глубокий омут. Вы преуспели в искусстве скрывать свои эмоции, в чем, как я полагаю, в некоторой степени вам помогает ваш высокий лоб. Должен сказать, что он у вас большой, но, как мне кажется, это вас не портит. У вас строгие, пусть и хорошей формы, брови, мягкая линия рта, ваша кожа отражает свет, как жемчуг хорошего качества. Спросите любую женщину, с которой я встречался, и она вам скажет, что если я и разбираюсь в чем-то, так это, как отличить хороший жемчуг от плохого. Ваше лицо – сплошной контраст, миссис Гринуэй, и это помогает вам производить впечатление загадочности. Но ваши глаза, в конце концов, всегда подводят вас, если вы недостаточно осторожны. Они у вас мягкие, как сердцевина цветка, и когда вы улыбаетесь, в их глубине вспыхивают крошечные звездочки.
Колин испытал невероятное удовольствие, когда увидел, что Мэдлин оторопела. Он и сам оторопел, если уж на то пошло. Какая-то взрывоопасная комбинация усталости, ярости и сдерживаемого обаяния, как гейзер, вытолкнула из него все эти слова, рассчитанные на обычный женский ум. Одному Богу известно, как отреагирует на них Мэдлин, ведь она не обычная женщина.
Прошло мгновение, во время которого Колин наслаждался своим триумфом и продолжал смущать Мэдлин пристальным взглядом.
– Ну что ж, мистер Эверси. – Ее голос был слабым, но твердым, и Колин ощутил и восторг и сожаление одновременно. – В свою речь вы вложили много сил. Вам следует поблагодарить меня за то, что я вдохновила вас. Иначе ваша способность очаровывать могла истощиться со временем.
– Все это вы истолковали как способность очаровывать? Это хороший знак.
Еще одна вспышка заразительного веселья в глазах, еще одна едва заметная улыбка. Он не выдумал эти крошечные звездочки в ее глазах; мягкий свет действительно сверкал в их глубине, когда она улыбалась. Момент был неустойчивый и, возможно, очень кратковременный, но Мэдлин Гринуэй оказалась обезоруженной. По собственному опыту Колин знал, что следующий этап – завоевание. Он знал это также хорошо, как знал, как заряжать мушкет, блефовать в карты и избегать кредиторов. Но сейчас он просто хотел получить превосходство над женщиной, как это и обычно бывало.
– Расскажите мне, кто вы есть на самом деле, миссис Гринуэй, – воспользовавшись моментом, сказал Колин.
Мэдлин прищурилась, потом выпрямила спину, изящно и безошибочно устанавливая дистанцию.
– Какой мне нужно быть, такая я и есть, мистер Эверси. Вы не первый и не последний, кого этот факт интригует. Или интересует больше всего, добавила бы я.
Это был толчок, который, возможно, взывал к его сообразительности или должен был спровоцировать его дальнейший интерес. Колин оптимистично поставил на второе.
В это мгновение кто-то толкнул дверь, и оба вздрогнули от неожиданности.
Радуясь поводу отвести взгляд от Колина Эверси и возможности собраться с мыслями, Мэдлин направилась к двери и вытащила метлу из крючков. Дверь со скрипом приоткрылась на несколько дюймов, и в комнату просунулась крупная волосатая рука с жестянкой. Мэдлин выхватила жестянку, рука взмахнула в знак признательности и исчезла. Мэдлин закрыла дверь и снова продела метлу в крючки.
Кто-то, чей почерк не отличался старательностью и четкостью, иначе говоря, кто-то, кто редко писал, сделал на жестянке надпись: «зверобой». Скорее всего жена Крокера. Они были гнусной парой и вполне могли подать пирожки с начинкой из кошки (этот слух будет жить вечно), но в этой жестянке с маслом зверобоя было что-то уютное и домашнее.
Она повернулась к Колину, который молча наблюдал за ней.
– Нам нужно осмотреть ваши лодыжки, мистер Эверси. Потому что я не допущу, чтобы ваша походка замедляла наше передвижение.
Колин округлил глаза и замер. Сначала ей было приятно поразить его, вывести из равновесия, точно так как он вывел из равновесия ее, доказать: я тоже наблюдательна, мистер Эверси. Потом его лицо исказила гримаса. Потрясение? Стыд? Затем оно снова стало непроницаемым.
Несколько мгновений он стоял, потом, ни слова не говоря, сел на стул и стал стягивать сапог.
Прошла почти минута, но сапог так и оставался у него на ноге. Колин Эверси бросил взгляд на Мэдлин и продолжал стягивать сапог.
Какой-то рефлекс, порожденный нетерпением и старыми воспоминаниями, заставил Мэдлин опуститься на колени, обхватить обеими руками сапог и потянуть его.
На мгновение оба замерли.
Потом Мэдлин медленно подняла голову, встретились взглядом с парой сверкающих зеленых глаз, увидели вызывающе выгнутую бровь, но не произнесла ни слова.
И лишь потом Колин Эверси очень медленно выпрямил ногу. Мэдлин едва сдержала улыбку; он напоминал человека, который протягивает руку к подозрительной, живо реагирующей на все собаке, чтобы она ее обнюхала. Мэдлин сильно потянула сапог, зная, как плотно он облегает ногу и как его снять. Скоро он оказался в ее руках, и она отставила его в сторону. Колин осторожно протянул ей вторую ногу, и вскоре второй сапог оказался в руках Мэдлин.
Как только сапоги были сняты, она выстроила их в линию, чтобы полюбоваться выполненной работой. Затем подняла глаза на Колина. Он смотрел на большой черный горшок, висевший на стене напротив него. Сжатие челюсти, легкий румянец на скулах, явно не от напряжения. Неужели он стыдился того, что принял ее помощь и она стала свидетелем его уязвимости? Возможно, он пытался бороться с воспоминаниями о том, что был закован в кандалы.
О безмятежности, с которой Колин Эверси пребывал в тюрьме, слагали легенды. Если верить газетам, он сыпал остротами, словно великодушный король, который разбрасывал монеты крестьянам, А англичане обожают лихих преступников, которым незнакомо уныние.
