— Это все? — иронически — конечно, в ее понимании иронически — осведомляется она.
— Это все? — шепотом спрашиваю я Матвея. — Что-нибудь еще привезти, спрашивает? Чего хочешь?
— Иа.
* * *
— Мне жаль тебя расстраивать, но у меня критические дни, — говорит она.
— Я, честно говоря, не ожидала, что ты не один, — улыбается она.
— С каких это пор у тебя ребенок? Ты мне ничего об этом не говорил и не писал, — обижается, правда, деланно, она.
— Я понимаю, что ты мужчина и тебе тяжело будет вот так, не солоно хлебавши… — улыбается она.
— Он крепко спит? — спрашивает она.
— Ты уверен, что мы его не разбудим? — опасается она.
В углу, на кресле, посапывает Матвей. Я мрачно гляжу на его руку, высунутую из-под одеяла, сам не знаю, почему мрачно, дела ведь пошли в гору, не так ли, и поворачиваюсь к ней. Снимаю с нее все, и долго рассматриваю. Есть на что попялиться: когда женщине двадцать один год, она стройная, блондинка, да еще и грудь у нее большая, и живота и боков еще нет, вдобавок ко всему она готова дать вам просто так, без каких либо предварительных условий и утомительных игр, похотливым козлам типа меня мало просто взять да и вдуть ей, так и хочется на нее поглазеть, сожрать глазами, подчинить визуально. Типа как обозвать шлюхой, чтобы подчинить вербально и… ну и все такое. Я расстегиваю две верхние пуговицы рубашки и сажусь в кресло. Подумав, отставляю фужер и пью из бутылки. Оля стоит, чуть напрягшись, выглядит она просто роскошно. Пятнадцать тысяч и телка что надо. Сегодня я малый не промах, думаю я.
— Чего ты ждешь? — улыбается она.
— Никогда не говори так мужчинам, — разыгрываю я из себя умудренного опытом, — слишком банально.
— И все-таки? — переспрашивает она.
— Будь я лет на десять моложе, — говорю, проталкивая пальцем пробку в бутылку, это уже вторая, но вино до моей головы доходит всегда позже любого другого спиртного, поэтому я не боюсь напиться, — набросился бы на тебя сразу же. Но так как я, увы, стар, мне хочется сначала тебя как следует рассмотреть.
— Ну смотри, — тихо говорит она и, улыбаясь, садится на край кресла.
И я смотрю, видит Бог, смотрю, как в последний раз. Там есть на что посмотреть. Я пью еще немного, потом хватаю ее за голову и, сжав руками, прижимаюсь своими губами к ее и брызжу ей в рот вином. Льется и туда, и на лицо, она тихо — я ценю ее такт, — чтобы не разбудить ребенка, смеется и постепенно сдирает с меня рубашку.
Я беру ее на руки и кладу на постель. Чем хороши эти гостиничные матрацы — они упругие и пружинят что надо.
* * *
— Дай мне что-нибудь, а то здесь будет полная кровать крови, — говорит она.
— Сиди как сидишь, — шлепаю ее J по заднице я, и она, хихикая, наваливается на меня.
— Вредина, — кусает она меня за ухо.
— Опа, — говорит Матвей.
— Опа! — говорю я.
— Опа!!! — восклицает она.
— Матвей?! — грозным, как я считаю, голосом восклицаю я.
— Матвей? — улыбаясь, спрашивает она, и я вспоминаю, что так и не сказал ей, как его зовут.
— Мей, — подтверждает Матвей.
— Спать! — страшно вращая глазами, говорю я.
— Не! — восклицает — теперь он уже возмущен — мальчик.
— Да! — жестко говорю я.
— Тетя! — радостно говорит он, поглаживая ее по спине. — Те-е-е-е-тя.
— Ага, — киваю я, слава Богу, он уже не называет их всех мамами. — Настоящая тетя, сынок.
— Мне стыдно, — прячет она лицо мне под шею.
— Спокойно, — говорю я. — Мы же под одеялом.
— Он…
— Ему и двух еще нет, — раздраженно восклицаю я, — думаешь, он понимает, что здесь происходит?
— Не понимает, — соглашается она. — Ой! Он шлепнул меня по заднице.
— Это он так тебя гладит. Видит, что папа к тебе неравнодушен.
— Се! — говорит Матвей.
— Какие на хрен деньги?! — поражаюсь наглости этого ребенка я.
— Се!!! — показывает он на шкаф.
— Черт с ним, бери! — соглашаюсь я.
— Ох, — говорит она.
— Да, — соглашаюсь я.
— Знаешь, у меня нет слов, — почему-то говорит она.
— Ага, у меня тоже, — соглашаюсь я.
— Это было нечто.
— Угу, — соглашаюсь я.
— Ну, я имею в виду первый раз. Надеюсь, мальчик даст нам повторить? — треплет она волосы Матвея.
— Мм-м-м, — тяну я, — это как договоримся.
Матвей вытаскивает из шкафа рюкзак, потрошит и вынимает конверт с деньгами. Рассыпает купюры по полу и задумчиво прохаживается по ним босыми ногами. Часть рассовывает по пустым стаканам на столе, часть ссыпает себе на подушку.
— Он что, — заинтересована она, — будет спать в деньгах?
— На деньгах, — мрачно уверяю ее я, — он будет спать еще крепче, чем обычно.
— Хи-хи, — говорит она.
— Ой, — говорит она.
— Сделай так еще, — говорит она.
— Я умираю, — почему-то все еще живет она.
— Ох, — говорит она.
— Не кончай в меня, ладно? — говорит она.
— Что ты, — говорю я.
— Я могу долго, — говорю я.
— У меня нет слов, — говорит она.
— Се, — бормочет Матвей.
* * *
В ванной она прижимается ко мне грудью, но я обматываю ее полотенцем и выношу в комнату. Внезапно я думаю о том, что все, в принципе, не так уж и плохо. Мне двадцать восемь (лет, и, по сравнению со многими своими знакомыми, я везунчик. Ведь я еще жив. Не умер в ванной, набухавшись и захлебнувшись, не скончался от сердечного приступа после трех месяцев запоя, не попал под машину по невнимательности, не разбился вдребезги, дав порулить… Своими опасениями с ней я не делюсь, потому что давно уже смирился с тем, что мои страхи отпугивают от меня людей. Планов отпугивать ее до утра у меня не было.
— Мас! — кричит Матвей, показывая на экран.
— Что он говорит? — она прижимается ко мне под одеялом, на этот раз я отвечаю взаимностью.
— Он говорит Маус, — объясняю я, — мультфильм про Микки-Мауса.
— Да? — она поднимается на локте и смотрит минут пять на экран.
Я думаю, что она, по сути, такой же ребенок, а потом спрашиваю, какого, собственно, хрена, я стал размякать? В конце концов, ей двадцать два года, а я в этом возрасте уже. Кстати, что я в этом возрасте? В самолете надо будет подумать, повспоминать. Я глажу ее изумительный живот, ее идеальную задницу и легонько кусаю в шею. Она кладет мои руки себе на грудь. А я что, я запросто.
