Сейчас Залогин удивлялся, почему тогда не поддержал этого разговора, почему и позже ни разу к нему не вернулся. Очевидно, информация была преждевременной, зерна упали в сухую почву. А сегодня… Какой дождь меня смочил? И что он смочил — ум? или душу?.. Неужели мне нужно было встретиться со смертью, целые сутки находиться рядом с нею, чтобы наконец вспомнить о своей душе? Но вот что странно: я целые сутки находился рядом со смертью — и ни разу не ощутил ее, не почувствовал ее взгляда. Ни разу не испугался. В этом есть какая-то психическая ненормальность. Ведь есть же люди, которые не испытывают боли. А может — дело в другом? Может, в людях живет неосознаваемое чувство своей судьбы, и я не умом, а этим чувством ощущаю, что у моей дороги пока не видно конца? Во всяком случае, мне пока ничто не подсказывает, что через шаг, или через десять шагов, или вон за тем поворотом — уже конец…
Он потрогал Тимофея. У комода опять начинался жар. Влить бы в него воды, чтобы кровь не густела и было бы, чем потеть, но он лежал так неудобно… Залогин все же попытался. Что-то попало Тимофею в рот, самая малость; больше стекало по щеке. Ладно, решил Залогин, подожду, пока не очнется…
Он не заметил, как уснул, а проснулся от толчка: кто-то стоял рядом, ощупывая стену; бормотал безадресно:
— …и как вы тут забираетесь…
Справа от себя (Тимофей лежал слева) Залогин услышал протяжный зевок, затем неспешную реплику:
— Не суетись. Пока никто за тобой не гонится.
Это не ко мне, понял Залогин. К тому, кто пытается выбраться. Голос спокойный, уверенный. Залогин попытался вспомнить, что за человек лежит справа от него — и не смог. Очевидно, этот человек умел быть невидимкой.
Залогин коснулся ноги, которая его толкнула, чтобы придержать — если что. А то ведь и наступит сослепу. Нога была не в ботинке, в хромовом сапоге. Командир.
— Поищи по центру, в полуметре от пола, — подсказал, сжалившись, невидимка. — Там должна быть выемка. И еще одна — повыше и правей.
— Ага. Нашел.
— Не заблудись.
Это уже с иронией.
Залогин не стал вникать в причину его иронии, спросил:
— Он хоть знает, где колодец?
Сосед издал неразборчивый, но тоже ироничный звук. Он явно был в отличном настроении.
— Все-таки тебя разбудили?.. Ну и горазд ты спать. На тебя дважды наступали, и знаешь, что ты бурчал при этом?
— И что же?
— «Извините».
— Наверное, это было смешно, — согласился Залогин.
— Еще бы. Не сомневаюсь, что в следующий раз — на этой войне — я не скоро услышу это слово.
— Вы полагаете, что война исключает этикет?
Сосед засмеялся.
— Я полагаю… — Он выделил слово «полагаю» какой-то сложной интонацией. Мог бы обойтись естественной для него иронией — но не обошелся. — Я полагаю, что с такой философией ты не проживешь и трех дней.
Может быть, он и прав, подумал Залогин, и тут же забыл об этом. И стал думать, что война, конечно же, форс-мажорное обстоятельство, и к ней необходимо приспособиться; но это вовсе не означает, что платой должна быть измена себе… Залогин, парнишка с Тверской, которая уже на его памяти была переименована в честь великого пролетарского писателя Максима Горького, был совсем не прост и сделан из стойкого материала.
— И много через меня народу перебралось? — спросил он.
— Да уж с десяток точно. Я думал, что их будет больше, но остальные пока не очухались. Увидишь — завтра гуще побегут.
— А чего же вы не следом за ними?
— А куда спешить? Надо осмотреться. Понять, с кем имеем дело. У жизни нет прямых дорожек. А если тебе кажется, что она прямая, значит, ты слепой. И тебя ведут.
— Куда?
— Известно куда. Чтоб использовать. — Он зевнул, издав при этом удовлетворенное «о-хо-хо», и добавил: — Пока не спится — да и делать нечего — могу дать бесплатный урок… Ты меня слышишь?
— Слушаю.
— Вот ты — парень образованный, это сразу видать. И чему тебя учили? Что люди делятся на тех, кто посветлее, и тех, кто потемнее. На добрых — и злых; на храбрых — и трусов; на умных — и дураков; на хитрых — и прямых; на честных — и подлецов; на трудяг — и лентяев… Как просто! Посмотришь со стороны — вроде так оно и есть. Но эта простота придумана для дураков. Которые считают, что все видят и понимают, а на самом деле… — Он повернулся в темноте и потер отлежанное бедро. Пробормотал: — Вот где проблема: на чем спать?.. Разживешься соломой, так ведь отойдешь по нужде — и сопрут, и концов не найдешь… Ты как — следишь за моей мыслью?
— Слежу…
— Короче: дурят вашего брата. Такой классификации нет. Потому что все это заложено в каждого из нас. В каждого — без исключений. И белое, и черное, и серо-буро-малиновое. Просто — в зависимости от того, как сложится, — человек поворачивается к свету то одной гранью, то другой. Мы не видим всего человека, мы видим одну эту грань — один поступок; и по нему судим. Разве не так?
— Может быть…
— «Может быть», — незлобиво передразнил невидимый философ. — Образование тебе дали, а самому главному — думать — не научили. А без этого ни одного человека не поймешь.
Залогин не хотел спорить, но понял, что от него ждут ответа — и мягко возразил:
— До сих пор — с этим — у меня проблем не было.
— Да потому и не было, что не понимал, кто возле тебя, с кем имеешь дело!.. Вот пример: Васька. Тот парень, что давеча спас тебе жизнь; кто за водой для твоего командира смотался. Причем обращаю внимание: он это сделал по собственной охоте — и с риском для жизни! Вполне мог схлопотать пулю от часового. Это не то, что пройти через казарму — и принести из бачка кружку воды. Совсем иной коленкор. Вопрос на засыпку: Васька — хороший человек? или не очень?
Залогин чувствовал очевидный подвох, но ответил твердо:
— Хороший.
— А тебя не смущает, что этот хороший человек мужика из своего же взвода — причем этот мужик лично ему ничего плохого не сделал — задушил, как кутенка?
Вопрос был трудный; сразу и не ответишь.
— Этот боец… как вы назвали его — Василий… он не знал, что я могу сам за себя постоять.
— Ты — против Гниды?! — Это был не вопрос; в голосе звучало нескрываемое сожаление: мол, такой славный парнишка — и такой наивный.
— Я — пограничник, — сказал Залогин. — Я изучал приемы рукопашного боя, и до автоматизма довел два десятка приемов.
— Да хоть сто!.. Ты бы и сообразить не успел, что это всерьез, — а твоя горлянка была бы уже перерезана. У тебя было ноль шансов.
— Это почему же?
— Да потому, что не приучен думать. У тебя на глазах шоры. Из-за них ты видишь только то, что перед тобой, и думаешь только о том, что ты должен сделать. Это как при игре в карты. Профи вычисляет то, что у других на руках, и только потом думает, как справиться с ними тем, что ему сдали. А дурак видит только свои карты. По сути — он слепой. Вот ты говоришь: я — пограничник. Судя по твоим петлицам — так оно и есть. Возможно, ты отличник боевой подготовки, бегаешь быстрее всех, подтягиваешься на турнике двадцать раз. Но вот дошло до дела, ты оказался в этом коровнике — и что же? Что ты успел здесь приметить важное, что поможет тебе выжить в этой ситуации? Да ничего! Кроме своего командира — ничего. Ты забивал гвозди так, чтобы доски легко отделились, но когда вернулся на место, — ты даже не поглядел на стену, чтобы потом знать, как добраться до окна. Ты обратил внимание на Ваську лишь после того, как он сам привлек твое внимание. Он вынудил тебя это сделать. Его энергия работала, а ты только проглотил то мясо, которое он для тебя прожевал. А что за парень лежит дальше? — теперь, после ухода Васьки — непосредственный сосед твоего командира? Этого ты не знаешь. А что собой представляю я? И следует ли меня опасаться? И каков был из себя Гнида?.. — Он опять зевнул и потянулся. — А теперь — самое смешное… Вот мы беседуем с тобой уже довольно долго, можно сказать — я заговариваю тебе зубы, а ты за это время так и не вспомнил о самом главном.
