оставались для меня неизвестными.
Так или иначе, я хорошо был экипирован для предстоящей экспедиции и, нимало не обращая внимания на переглядывания городских жителей, бодро выкатил тачку на улицу. Сознаю, я был одет несколько неподобающе для человека, который толкает перед собой нечто подобное: на мне был костюм, на голове – недавно купленная шляпа, на ногах – тщательно вычищенные ботинки. Видит Бог, даже если бы в моем жилище завелась персональная служанка, я все равно не доверил бы ей работу по чистке моей драгоценной обуви и продолжал бы делать это самостоятельно.
Такие мысли мелькали у меня, пока я шествовал по улицам, то и дело отводя от окружающих глаза и стараясь думать о чем угодно, только не о возникающем на мой счет мнении местных жителей. Подняться к церкви оказалось труднее, поскольку мне пришлось вкатывать по дороге тачку, внезапно оказавшуюся довольно громоздкой, а спускаться будет еще страшнее – ведь она сможет ударить меня под колени или даже завалиться набок. Однако больше всего меня беспокоил вопрос, остались ли бумаги в прежнем хранилище или же они исчезли вместе с этим «несуществующим», по мнению некоторых городских обитателей, сараем.
Сарай, к счастью, оказался на месте, и дверь его все так же была открыта. Вообще там ничего не изменилось… если не считать какого-то тюка, брошенного в углу. Я был уверен, что вчера ничего подобного здесь не наблюдалось. Я остановился на пороге, раздумывая, как отнестись к непонятному явлению. Разумеется, вариантов имелось множество: не входить в сарай вообще, быстро развернуться и, бросив здесь тачку (это казалось наиболее разумным – и в моей ситуации, к несчастью, наименее возможным), войти, быстро собрать бумаги и еще быстрее покинуть это место; и наконец… В самом деле, к чему терять время и притворяться, будто у меня имеется какой-либо выбор? Никакого выбора у меня не было и в помине. Резким рывком я вкатил тачку в раскрытую дверь (которую придерживал ногой, дабы она меня не прихлопнула) и приблизился к странному громоздкому тюку. Смотреть, что находится там, внутри, при здешнем слабом освещении показалось не слишком разумным, поэтому я выволок содержимое на порог сарая.
На самом деле я смутно догадывался, что обнаружу внутри. Веревка, затягивающая мешок наверху, была затянута крепко, и я повозился какое-то время, распутывая сложный узел. У меня не было ножа, чтобы перерезать ее, иначе я не стал бы возиться так долго…
…Или все-таки стал бы? Я тряхнул головой, отгоняя какой-то мелкий, неуместный в данной ситуации вопрос, и потянул мешок вниз – он туго обтягивал то, что было помещено внутри.
Что-то гладкое, поблескивающее на солнце показалось при первом движении, затем грубая холщовая ткань сползла еще ниже, и мне открылось лицо моего дядюшки Джейдена Мэйсона – или, возможно, кого-то из его братьев-близнецов… В единое мгновение перед моим внутренним взором встал тот день, когда я увидел в этом сарае с десяток таких существ, безмолвно и неподвижно свисающих под потолком вниз головой. Он, несомненно, был мертв… Мешок мягко стекался к его ногам, и мне была явлена его грудь, обгрызенная чьими-то огромными зубами. Кости были обломаны, и вся плоть, находившаяся под ними, изъята. Кривые следы зубов заметны были повсюду, где имелись раны.
Я рассматривал его так, словно он явился из невероятной, непостижимой дали, из некоего иного пространства, совершенно не пересекающегося с человеческой средой обитания: все воспринималось так, словно мы с ним принадлежим к настолько разным мирам, что наша встреча при нормальном течении событий совершенно невозможна. Почему-то мне в голову не приходили соображения о том, как же поступить с этим телом. В обычной ситуации я бы, вероятно, задумался над тем, следует ли мне спрятать его или похоронить… Надлежит ли вообще отнестись к гибели этого существа с истинным человеческим состраданием – или же воспринимать его с таким же слабым сочувствием, с каким взрослый мужчина взирает на сдохшую кошку?
В конце концов я выбрал самое простое: натянул обратно мешок, прикрыв лицо покойного, и оставил его сидящим возле стены. Если убийца сюда вернется, он в любом случае поймет, что кто-то здесь был и прикасался к этому телу, ведь я определенно не смогу завязать веревку тем странным, замысловатым узлом, который был скручен изначально.
Джейден Мэйсон? Мой дядюшка? Я пожал плечами – и вдруг ощутил невероятную усталость, которая охватила меня. Я опустился на землю и прислонился к наружной стене сарая. Последнее, о чем я подумал, было: «Слева от двери сидит труп чудовища, справа – живой, но спящий человек… Есть ли разница, заметит ли ее тот, который…» Я не смог подобрать правильного определения – о ком же я думаю, как пытаюсь его назвать? Убийца? Голодное чудовище? Обитатель неведомых пространств – или, возможно, моих сновидений?
При последнем слове я резко встряхнулся – по телу пробежала болезненная дрожь – и распахнул глаза. Похоже, я заснул здесь, на солнечном свету. Хватаясь за стену, я поднялся на ноги и заглянул за раскрытую дверь.
Там никого не было. Ни мешка, ни тела.
– Дядя Джейден! – позвал я пустоту, и пустота отозвалась безмолвием – быть может, даже более глухим, чем обычно.
Я тряхнул головой, избавляясь от остатков своих странных сновидений, и вернулся внутрь сарая. С некоторой опаской я покосился на угол, где при первом моем появлении обнаружился тот самый мешок, – там оказалось пусто. Я выдохнул воздух и ощутил, как входит облегчение в каждую клетку моего тела: глаза лучше видели, уши лучше слышали, сердце билось ровно, легкие втягивали больше воздуха, чем обычно. Стремительным шагом я приблизился к сундуку и торопливо начал вынимать пачки бумаг и складывать их в тележку. Странное дело – их оказалось меньше, чем запомнилось вчера. Может быть, основной объем занимали здесь те два пиджака, что сразу бросились мне в глаза. Я рассмотрел их внимательнее. То, что накануне представилось как буквы, в спешке выведенные на ткани (вероятнее всего, кровью), сегодня предстало просто в виде пятен жидкой грязи. Возможно, люди, одетые в эту одежду, попали под дождь и поскользнулись на размякшей дороге… Тем не менее я забрал с собой и эту одежду, памятуя о том, что бывали случаи, когда так называемые ученые принимали древний, еще не изученный способ написания за обыкновенный узор.
Мой путь обратно оказался проще, нежели путь туда: завершать дело всегда легче, чем начинать его. Я оказался дома около половины четвертого вечера. Меня охватил голод, к тому же я сильно разволновался и потерял немало сил. Совокупность этих причин направила меня к ресторанчику, который находился в двух кварталах от унаследованного мной жилища. Меня обслуживали почтительно и если поглядывали с любопытством, то лишь издалека. Кроме того, я заметил, как трое здешних завсегдатаев при виде меня начали шептаться, сближаясь головами. Позднее я заведу с ними знакомство, решил я, но пока что мне попросту некогда. Я скорее закончил обед, расплатился, прикупил несколько тщательно упакованных бутербродов, чтобы не пришлось заботиться об ужине, и покинул заведение.
Бумаги завалили весь стол, и я внимательно осматривал листок за листком, вчитываясь в буквы и в ряде случаев пытаясь понять, какая часть газеты так заинтересовала дедушку.
Если бы за мной сейчас наблюдал кто-нибудь посторонний, ему могло бы показаться, что это я второпях перепутал листы, навалив их как попало, однако на самом деле все обстояло далеко не так. Бумаги в дедовском «архиве» изначально были брошены в сундук в совершенно произвольном порядке. Складывалось такое впечатление, будто дед убирал их туда в спешке, словно торопился ликвидировать некие важные свидетельства, могущие нанести ущерб его репутации.
Впрочем, это лишь мои домыслы. Есть ведь и другое, более простое объяснение: все эти письменные свидетельства деду попросту в один прекрасный миг надоели, и он избавился от всего, что утратило для него какую-либо ценность. Почему он не потрудился сжигать их в печи – другой вопрос; полагаю, все дело в самом обычном человеческом нежелании обременять себя лишними трудами. В самом деле, если вы хоть раз в жизни пытались сжечь тетрадь или книгу, то знаете, насколько трудно это сделать. Книгу приходится рвать, выдергивая из нее страницу за страницей; пачка бумаги удивительным образом умеет сберегать свою целостность и обгорает только по краям. Поэтому гораздо проще бывает отнести нежелательные рукописи куда-нибудь в сарай и там вывалить в сундук.
В этом ли было дело, в чем-либо другом – сейчас уже нет никакого
