медсестры.
— Привет, Бернадетт, — сказала медсестра Уитни, улыбаясь мне так, словно у нее был секрет, который она очень хотела мне рассказать. — Чувствуешь себя лучше? — я села, пожимая плечами, а потом потянулась к пульсирующей голове. — Раз ты пришла в себя, директор Ванн хочет поговорить с тобой в его кабинете.
Я пожала плечами, когда закрывала за собой входную дверь, закрывая глаза от воспоминаний. Сначала я подумала, что директор хочет поговорить со мной про Хавок. О, как же я ошибалась. Прикасаясь к своему бедру, я все еще могу ощущать скользкий след пальцев Ванну, когда он гладил мою голую ногу.
— Гребанный извращенец, — пробормотала я, толкая дверь. — Пенелопа! — кричала я, замечая ее сумку на полу рядом с передней дверью. Я не могла думать про Хавок или жутком директоре Ванне, не здесь. Потому что это место — такое же поле битвы, как и школа, если не больше. — Пен! — я позвала снова, забегая на кухню за стаканом воды. Я сильно проголодалась, но здесь нет еды, и маловероятно, что я съем что-то этой ночью.
Иногда, Тинг брал нас на ужин-сюрприз, но это было редко, и я заметила, что Пенелопа всегда выглядит такой опустошенной в такие вечера. К тому же, просто сидеть за столом с этим монстром — это пытка. Честно говоря, я лучше буду голодать.
Я направилась наверх, когда не услышала ничего от сестры.
Дверь Пен была заперта, когда я дергала за ручку, но потом подумала, что скорее всего слушает музыку, и направилась в комнату, которую я делила с Хизер. Сидя на краю кровати, я сжимала в руках стакан воды и играла в хорошо знакомую мне игру, где я пыталась понять, могу ли я плакать, не издавая звука, и могу ли я сдержать свои слезы от падения в стакан.
Я всегда буду сожалеть о том, что сидела там и плакала, пока Пен умирала.
Логическая часть меня понимала, что она была мертва за долго до этого, потому что в тот день она так и не пошла в школу. Я просто была слишком занята, убегая от Хавок, чтобы заметить.
Спустя какое-то время я отложила стакан с водой и использовала одну из шпилек, чтобы вскрыть замок Пен. Это не должно быть так просто, будто нечестно, что у нее нет никакой приватности. Я видела, как она ругалась с нашей мамой из-за того, что у нее есть засов, но бедняжка Пен так и не исполнила свое желание.
Замок приятно щелкнул, и я толкнула дверь.
Пен спала в кровати, укутанная в одеяла, словно сейчас не середина дня с ярким солнечным светом, проникающим через окно. Ее комната странно пахла, не как обычно, словно отбеливатель и сладкий сиреневый аромат нашего стирального порошка. Она постоянно ее убирала, очищала каждую поверхность, стирала свое постельное белье три раза в неделю.
Я всегда думала, что странный бзик, для того, у кого беспорядочный рюкзак и шкафчик.
Я сжала нос, игнорируя звук играющих детей на площадке соседнего комплекса. Несмотря на запах, я не спешила к Пенелопе. Возможно, что-то во мне знало, что это тот день, когда для меня все изменится.
Может, потому, что я не родилась сукой, задирой-Бернадетт, циником в кожаной одежде, любящей сарказм и злобный хук справа. Я плакала по каждой мелочи. Очевидно, что и из-за больших вещей тоже, но из-за мелочей постоянно. До этого дня мир был многообещающим, как будто я могла найти будущее под звездами, каким бы далеким и тусклым оно ни казалось.
Я села на стол Пенелопы. Она оставила свой телефон на зарядке, и, когда я коснулась его, обнаружила его разблокированным. Определенно необычно для нее. Она цеплялась за приватность, когда могла получить ее. Там была заметка, открытая и написанная выброшенным стилусом.
«Мне так жаль, Бернадетт. Из всех ты и Хизер — единственный, кому я обязана всем. Но я так больше не могу. Когда я пытаюсь бежать, он преследует. Когда я говорю правду, она называет меня лгуньей. Мне остается только принять столько темных ванн, не спать столько ночей. Не важно, что они скажут тебе, всегда помни, что я любила вас обеих».
Медленно, аккуратно я отложила телефон Пен и встала.
«Это не то, что ты подумала, Бернадетт», — говорила я себе, мои руки дрожали, пока я стояла там в розовой клетчатой юбке и белом кардигане, соединяя пальцы и стараясь дышать изо всех сил. Моя голова была отключена, а сердце бешено колотилось.
— Пенелопа? — спросила я, но ответа не последовало.
Закрыв глаза, я пыталась прислушаться к звуку ее дыхания, но гребанные дети снаружи были слишком шумными. Бросившись к окну, я высунулась наружу и накричала на них, чтобы заткнулись к чертям, а потом закрыла его. Кружась, я закрыла глаза и пристроила свою задницу на подоконнике.
Я сидела там еще несколько минут. Потому что, чем дольше я сидела, тем дольше я могла притворится, что все хорошо. Как если бы я не проверила ее, тогда я бы не поняла, что что-то не так, и если бы я не поняла, что что-то не так, она была бы в порядке.
Наконец, я открыла глаза и посмотрела на ее лицо, неподвижное восковое и идеальное. Навсегда пойманное в одном состоянии, завернутое в молодую кожу и шелковые волосы.
Я захлебнулся собственной слюной, когда упала на колени перед ней.
Мне не нужно было касаться своей сестры, чтобы понять, что она мертва.
— Эй, Пенни? — прошептала я, называя ее по имени, которое я не использовала со смерти отца. — Куда ты ушла? — потянувшись, я стянула одеяла и обнаружила, что она сжимает одно игрушечных животных, одетых в ее любимую пижаму. На тумбочке лежала баночка таблеток Памелы, но я с трудом заметила это.
Я лишь сидела там и смотрела на ее грудь, ждала, когда они будет ритмически подниматься и опускаться, это предсказуемое постоянство.
Но этого не случилось.
Спустя какое-то время с залезла на кровать к ней, смотрела в ее лицо, сохраняя его в памяти.
Я не помню, как плакала, но когда, наконец набралась смелости схватить телефон Пен и набрать 911,
