Их было двое!
Максим закатил глаза и хотел уже попробовать донести до любимой, что от перемены слагаемых, сумма не изменится, как ее, словно услышав, поддержали снизу - из зала:
«Ведите Милу! Она посвежее будет!».
…
В «антракте», пока уносили гроб и подтирали оставленную им лужу, Макс блуждал взглядом по сидящим за праздничным столом. То и дело попадались уже знакомые лица – Егора и других мужиков, помогающих ему утром с машиной; бабы Груши, уже порядком захмелевшей; девиц, включая ту, что проявляла к нему болезненный интерес. В своих многослойных, помоечных нарядах сверху она еще больше напоминала пышную бабу-грелку на чайник. Не нашел он только Фросю и мысленно ухмыльнулся этому факту. Видать, этой ночью она решила пропустить праздник, чтобы утешить новоиспеченного вдовца…
Тем временем, вернувшийся к столу Батюшка прокашлялся, призывая к тишине.
- Что ж…, - начал он, - Не получилось у Раисы поделиться своим Знанием, а у нас не получилось воздать ей должное… Но кто из вас, здесь присутствующих, может быть уверен, что у него получится лучше?!
Он гневливо сдвинул брови и оглядел сидящих. Селяне смотрели в ответ безо всякого интереса, а кто-то и с откровенным небрежением. Если батюшка пытался воззвать к всеобщей совести, это у него не получилось.
- Если бы мы дали Рае больше времени, она…
- Нет у нас, Батюшка, времени, - выкрикнула женщина средних лет с дальнего конца стола, - Скоро рассвет, а мы еще ничего не узнали!
- Не уверен, что Людмила ответит на ваши вопросы. Все ж таки чуть больше месяца, как ее уложили на дно. Она и отойти толком не успела…
Зал нетерпеливо загудел, и Батюшка с досадой отмахнулся, дав знак за облезшую, штору, отделявшую «обеденный зал» от техпомещений, которые Макс про себя назвал «закулисьем».
- Что ж… встречайте Людмилу. Она чувствует себя на удивление хорошо и способна не только ходить, но и говорить!
Макс нахмурился. Это еще что за фокусы? Со скептической ухмылкой он принялся снова включать и настраивать камеру, как вдруг зал огласился детским плачем и истошными криками: «Мама! Мамочка!!».
Та самая девчушка с кладбища кричала и вырывалась из рук удерживающего ее отца, тянула руки к рваному занавесу. Полный самых мрачных предчувствий, Макс позабыл про камеру и посмотрел туда же.
…
Людмила, действительно, шла сама, но Максим, не желая верить очевидному, все равно заполошно оглядывал пространство над ее головой. Леска? Но куда крепится?! Будь он внизу, среди остальных, то непременно решил бы, что сумасшедший кукловод расположился на чердаке!
Но даже если допустить, что батюшка тот еще Копперфильд, то как объяснить выражение невыносимых тоски и страдания на лице вышедшего из закулисья мертвеца?!
Внезапно он почувствовал почти болезненное облегчение. Объяснить страдания очень просто. Женщина жива. Актриса? Грим? Спецэффекты? Крис Коламбус и его свита, давящиеся от хохота за дряхлой занавеской…?
…
Людмила, поддерживаемая под локоток одним из «вышибал», сделала несколько шаркающих шагов и остановилась. Глаза ее, ввалившиеся, деформированные, со сморщенными глазными яблоками, уже не могли двигаться, поэтому она по-птичьи дергала головой, пытаясь взять в фокус кричащую дочь.
Девочка не прекращала вырываться, тянуться к матери. Растерянный папаша уже готов был ее выпустить, когда на помощь подоспел какой-то коренастый мужичок, взял девочку на руки и понес из зала, крикнув на ходу: «Только не забудьте про Зорькуспросить!»
Плач отдалился и затих. Затих и зал, глядя на Людмилу. Она стояла, покачиваясь, как пьяная, рядом с «председательским» стулом.
Видно, что над ней только что поработали, постаравшись привести в божеский вид. Успевшие подсохнуть, стоящие сухой, ломкой паклей волосы были тщательно расчесаны. Простое, серое платье потемнело на животе и в паху, пропитавшись гнилостными соками. Руки, как и у Раисы, по самые плечи были туго замотаны тряпками, вызывая ассоциации с египетскими мумиями.
«Минута молчания» продлилась недолго, и зал взревел. То и дело из него неслись, заглушая друг друга, возбужденные выкрики:
- Милка, дитё я опять скинула! Будет еще в этом годе?
- Мила, душенька, а кто мою баньку спалил, не подскажешь?
- Сеять-то в мае можно будет? Картофка нонче совсем плохая - до июня не дотянет!
- Про Зорьку забыли! Митя просил!
Народ начал вскакивать с мест, толкаться, теснить соседей, стараясь придвинуться ближе.
- Тише, дурни! – проревел Батюшка, появляясь из-за ширмы и размахивая руками, - Всем сесть!
Удивительно, но селяне тут же пришипились и, послушно заняв свои места, умолкли. Повисла чудовищная, невыносимая тишина, нарушаемая только звуками разбивающихся о дощатый пол тяжелых капель. Макс без труда нашел источник. Капало - серое, жирное - из-под подола и растекалось лужицей вокруг босых, сморщенных стоп с поджатыми внутрь пальцами. Смрадные испарения поднимались вверх, достигая Максовых ноздрей. Под ложечкой у него засосало, а наступившее было облегчение начало стремительно испаряться. Как-то все слишком… для актрисы…
- Мила, как ты себя чувствуешь? – спросил Батюшка.
Голова женщины закачалась, как у собачки с приборной панели, и с трудом развернулась к вопрошающему. Макс невольно скривился, видя, как сбоку на ее подгнившей шее разошлась кожа. Растянутые, как у рыбы, губы разлепились, оставив при этом на верхней губе изрядный кусок нижней, и с трудом выплюнули слабое, хриплое:
- Болит. Где Зина?
- Это ничего. Ничего, что болит. Боль не вечна. А с дочкой после свидишься.
- Уложите в сухое. Быстрее. Больно.
- Скоро, - потирая руки, ответил Батюшка и, подхватив ее за второй локоть, помог сесть. Она тут же захрипела, послышался влажный хруст, на губах женщины надулись и лопнули черные пузыри, окатив мелкими брызгами стоящую перед ней пустую тарелку и кружку. Макс зажал рот, стараясь сдержать рвоту.
- Может воды? – батюшка склонился к ней, напоминая услужливого официанта с почтительно прижатой к груди рукой. Женщина отрицательно покачала головой и кое-как установила ее ровно.
- Ну… Как водится, первый вопрос от ближайшего родственника. Зину пришлось… Словом, тёть Рима, что ты хочешь узнать у дочери?
Сидящая напротив отца Зины женщина с неприятными, пронырливыми замашками поспешно приподнялась и выкрикнула:
«Куда ты, дрянь, мои грабли запрятала? Весь двор перерыла! Сколько говорила, ложь всё на свои места, так нет, обязательно бросит, где попало, потом
