Баттель сразу нашел общий язык. Оба примерно одного возраста (одному – 51, другому – 47) и, в общем-то, одного круга. Оба в юном возрасте участвовали в Первой мировой войне, а во Вторую – призваны как резервисты.
Родом из уездного городка в Восточной Пруссии, сын лютеранского викария, Макс Лидтке (1894–1955) после школы уехал изучать богословие в Кёнигсбергский университет, но курс не окончил, ушел на фронт Первой мировой войны. После ее окончания работал журналистом, дослужился до главного редактора местной газеты в Грайфсвальде. В 1935 году потерял должность, почему – не известно. Согласно Закону о прессе от 4 октября 1933 года издатели должны иметь немецкое гражданство, арийское происхождение и не состоять в браке с еврейками, но с этим у Лидтке не было проблем. Его могли уволить во время чистки прессы от не слишком лояльных журналистов, но никаких доказательств этому я не нашел. Скорее всего, причины увольнения были более прозаическими.
За первые четыре года существования Третьего рейха число ежедневных газет сократилось с 3,6 до 2,6 тысячи. По мере перехода газет в руки нацистских издателей падал их тираж, и это при том, что нацистские издания получили поддержку от государства, чиновников обязали выписывать нацистскую прессу, а на ненацистскую – наложили ограничения (по рекламе в том числе).
Макс Лидтке
Каждое утро редакторов центральных газет собирали в Министерстве пропаганды, чтобы выслушать геббельсовские наставления, какие новости печатать, а какие нет, какими должны быть темы для передовиц. В провинциальные издания все это передавали по телеграфу. Видно, людям просто надоело читать одно и то же, тем более что новости они узнавали по радио, которое Геббельс числил главным орудием пропаганды. В отсутствие телевидения радио было чрезвычайно эффективно. Как вспоминал живший в Берлине с 1926 по 1941 год корреспондент «Чикаго трибюн» Уильям Ширер, даже его нередко вводило в заблуждение «постоянное навязывание фальсификаций и искажений… Тот, кто не жил годами в тоталитарном государстве, просто не в состоянии представить, насколько трудно избежать страшных последствий продуманной и систематической пропаганды господствующего режима».
С началом Второй мировой войны Лидтке, как ветерана Первой мировой, мобилизовали в ряды вермахта. Правда, в силу возраста, он проходил службу в тылу, перемещаясь из одного оккупированного города в другой, покуда в июле 1942 года не занял пост военного коменданта Перемышля. И почти сразу – то экстренное совещание. И его согласие с безумным предложением Баттеля. И нельзя сказать, что не понимал, на что шел.
«Господа офицеры, я знаю, риск велик, поскольку этот план идет вразрез с четким приказом Гиммлера, – сказал Лидтке. – Но для нас важнее обеспечить рабочей силой нужды вермахта. Худшее, что они могут с нами сделать, – это нас расстрелять». Что это было? Шутка? Думаю, комендант, в прошлом опытный журналист, умел формулировать свои мысли. К тому же он не мог не читать «Похождения бравого солдата Швейка», герой которого утешался такими словами: «Не тревожься, я арестован всего только за государственную измену». Раз уж на память пришел герой Гашека, напомню, что именно в Перемышле Швейк предстал перед военно-полевым судом в качестве русского военнопленного[12].
Противостояние
По результатам совещания солдатам из роты охраны было приказано выдвинуться к мосту, и если полицейские или эсэсовцы попытаются перейти мост – открыть по ним огонь.
Вернемся к отчету Бентина. В нем он докладывает, что в 10:15 к нему «прибыл Баттель на машине, оснащенной двумя пулеметами, и проинформировал о закрытии моста для всего гражданского движения, включая полицию». Объяснил он это тем, что полиция лишила евреев, занятых обслуживанием вермахта, их рабочих карточек, не посоветовавшись со штабом гарнизона, а их депортация противоречит интересам вермахта. Бентин «попытался найти дипломатическое решение», но это ему не удалось. «Командование гарнизона, и особенно обер-лейтенант Баттель, делают все возможное, чтобы исключить как можно больше евреев из числа переселяемых и взять их под свою защиту», – продолжает Бентин. И добавляет о своей убежденности в том, что закрытие моста через Сан было направлено исключительно против полиции. «Гражданские лица и еврейские рабочие беспрепятственно пересекали мост, а полицейским в форме это сделать не разрешили, из чего местное население легко могло сделать вывод об отсутствии единства между германскими службами».
«Местное население» и вправду быстро узнало о происходящем на мосту. Толпа из нескольких сот человек собралась по обе стороны реки Сан, чтобы посмотреть на столкновение вермахта с полицией. То воскресное утро было теплым и солнечным. Из города в гетто доносился звон церковных колоколов, там все уже знали, что на следующий день состоится «переселение». И вскоре узнали, что на мосту «эсэсовцы спорят с вермахтом, выступающим против вывоза евреев, и потому акция против нас не начнется» (Александра Мандель).
Главный инцидент произошел в половине одиннадцатого утра, когда к мосту приблизился грузовик 307-го полицейского батальона. Его послали за продовольствием для полицейских, введенных в город для участия в предстоящей «акции». По замыслу Гиммлера, в казнях и массовых депортациях принимали участие не только эсэсовцы, но и полицейские войска (в 1940–1941 годах было создано свыше ста полицейских батальонов) – все должны были быть «замазаны» в творимых злодеяниях.
Согласно рапорту командира 2-й роты лейтенанта Шеллера, сержант, командовавший развернутым на мосту подразделением вермахта, заявил водителю грузовика, что у него есть приказ применить оружие в случае, если полиция захочет применить силу. Шеллер ссылается на свидетельство капитана Шведера, которому, по его словам, пришлось взять себя в руки и не использовать оружие, когда ему не дали перейти мост «на глазах у негерманского населения». «То, что не было перестрелки между вермахтом и полицией, объясняется лишь благоразумием полиции», – вторит Шеллеру Бентин в своем отчете.
«Я поехал туда на велосипеде и с небольшого расстояния наблюдал инцидент между офицерами полиции безопасности и унтер-офицером вермахта, стоявшим у пулемета, расположенного в конце моста, – вспоминал житель Перемышля Станислав Домбров-Костка. – Экипаж орудия – оба солдата, прицеливавшийся и подававший боеприпасы, – лежали в боевой позиции. Со стороны улицы Красинского подъехал полицейский автомобиль. Командир поста остановил его движением руки и скомандовал: «Стоять!» Полицейские вышли из машины и попытались подойти к нему, но он их к себе не подпустил, а у пулемета опасно загрохотал затвор. Противостояние между ними продолжалось не менее десяти минут, и в конце концов разъяренные полицейские развернулись и уехали восвояси. Довольно быстро стало известно, что конфликтующие стороны воюют из-за евреев».
На мост не пустили даже командира жандармского поста лейтенанта Эберхардта. «Только когда доктор Баттель появился на мосту, – пишет Бентин, – он по просьбе Эберхардта перевез его через мост на своем автомобиле».
Шеллер отправился жаловаться в комендатуру. Последняя, как он издевательски пишет в
