— Убить начальника уезда — дело опасное!
— Вот почему я и подозреваю Мо Моте. Не вижу, кто еще мог бы решиться на подобное. Всем известно, что убийство императорского чиновника приводит в движение всю административную машину. В мгновение ока этот монастырь наполнился бы стражниками, следователями, агентами секретных служб, которые не оставили бы камня на камне, пока не обнаружили бы убийцу. Но Мо Моте не принадлежит к этой общине; покончив со своим грязным делом, он мог бы ускользнуть, не заботясь о том, что произойдет после его ухода.
Тао Ган согласно кивнул.
— И еще одно, — сказал он. — Разве ваше превосходительство не расспрашивали настоятеля об обстоятельствах смерти его предшественника? Если он умер неестественной смертью, а убийца подслушал разговор, разве не захотел бы он любой ценой остановить ваше расследование?
— Ну, такое предположение неуместно. Больше десяти человек присутствовали при последних минутах священнослужителя и не заметили ничего подозрительного. Я очень ясно дал понять отцу настоятелю, что не нахожу ничего…
Судья вдруг замолк.
— Да нет, ты прав, — почти сразу же вновь заговорил он. — Я ведь сказал, что бальзамирование тела не уничтожает следов насильственной смерти. Кто-то на основании этих слов мог подумать, что я намерен осуществить вскрытие…
Стукнув кулаком по столу, он воскликнул:
— Нужно, чтобы Цун Ли описал мне кончину настоятеля, не опуская никаких подробностей. Где же этот чертов поэт?
— Когда я уходил от господина Куана, актеры еще пировали. Наверное, Цун Ли все еще с ними. Сегодня вечером им выплатили гонорар, а они не из тех, кто при таких обстоятельствах рано ложится.
— Превосходно! Пойдемте к ним. Не знаю, обязан ли я удару по черепу или двум часам вынужденного отдыха, но я больше совсем не чувствую своей простуды. Моя головная боль исчезла, а вместе с ней и температура! Но разве тебе не хочется спать?
Тао Ган слегка улыбнулся.
— По ночам я сплю мало, — сказал он. — Иногда я дремлю, но чаще в голове бродят всякие мысли.
Судья с любопытством посмотрел на своего странного помощника, который двумя пальцами ловко пригасил фитилек свечи. Вот уже год, как они работали вместе, и судья начал испытывать настоящую привязанность к этой меланхоличной личности. Не переставая спрашивать себя, о чем тот мог размышлять ночами, он открыл дверь.
Шорох шелка заставил его вернуться к действительности достаточно быстро, чтобы заметить исчезающую за углом коридора тень.
— Стереги лестницу! — крикнул он Тао Гану, а сам бросился преследовать таинственного подслушивателя.
Тао Ган побежал к лестничной площадке. Он извлек из рукава моток черной навощенной веревки и натянул поперек лестницы, заметив с ухмылкой:
— Если наш незнакомец слишком поспешит, боюсь, он будет неприятным образом задержан здесь в своем порыве! Едва он приладил свою ловушку, как появился судья.
— Я его упустил, — с горечью сообщил он, — За поворотом есть маленькая лестница.
— Ваше превосходительство, а что это был за человек?
— Я едва его заметил. Он убежал со всех ног, а когда я завернул за угол, там уже никого не было. Но это тот, кто меня ударил.
— Как, ваше превосходительство, можете быть в этом уверены?
— После него остался тот отвратительный запах, который я уловил перед тем, как меня оглушили. Мне начинает надоедать эта игра в прятки. Действовать надо быстро, ведь этот негодяй слышал весь наш разговор! Сначала пойдем к Куану. Если там нет Цун Ли, я разбужу учителя Суеня, и мы сейчас же организуем облаву, обследуем самые глухие монастырские уголки, — включая закрытые для посещения места. Пойдем, не будем терять больше времени!
В артистической уборной уже никого не было, кроме Куана и Цун Ли, навалившихся на стол, уставленный множеством пустых кувшинов. Мертвецки пьяный хозяин труппы добродушно похрапывал, в то время как поэт, уткнувшись носом в стол, пальцем чертил в пролитом вине бессмысленные знаки.
При виде начальника уезда он хотел было привстать, но тот сухо ему сказал:
— Сидите!
Опустившись на соседний стул, он продолжал:
— Внимательно меня выслушайте. Недавно меня пытались убить. Возможно, это связано с тем, что вы мне рассказывали о смерти бывшего настоятеля. Вам надлежит припомнить решительно все, что вы знаете об этом деле. Я вас слушаю.
Цун Ли провел рукой по лбу. Неожиданное появление двух лиц и суровые слова судьи несколько отрезвили его. Откашлявшись, он со смущенным видом начал:
— Ваше превосходительство, это странная история. Не знаю, должен ли я…
— Хватит уверток! — оборвал его судья. — Тао Ган, посмотри, не осталось ли после этих двух пьяниц вина. А то глаза слипаются.
Поэт бросил жадный взгляд на чарку, которую наполнял Тао Ган, но тот сделал вид, что ничего не замечает, и поэт, вздохнув, приступил к рассказу:
— Мой отец был личным другом бывшего настоятеля монастыря Нефритового Зеркала. Он часто его посещал, и они постоянно переписывались. В последнем письме, написанием перед смертью, Нефритовое Зеркало сообщал отцу, что совершенно не доверяет Истинной Мудрости, в то время эконому, а ныне настоятелю этого монастыря… Нефритовое Зеркало намекал на сомнительные обряды, в которых участвовали юные девушки, прибывшие для ознакомления с даосским вероучением, и…
— Что за обряды?
— Благородный судья, он не писал прямо, но, похоже, имел в виду тайные церемонии, имевшие характер оргий. Обнаружив также, что эконом выращивает белладонну в отдаленном уголке сада, он подумал, не собирается ли тот кого-то отравить.
Судья резко опустил чарку.
— Почему же об этом не предупредили начальника уезда? — гневно спросил он. — Как, скажите, требовать от нас, чтобы мы справлялись со своими обязанностями, если добропорядочные граждане скрывают столь важные факты?
Поэт возразил:
— Мой отец был чрезвычайно добросовестным человеком. Он никогда не позволил бы себе выступить с официальным ходатайством, не будучи твердо уверенным во всех фактах. А во время последних встреч Нефритовое Зеркало ничего ему не говорил. Кроме того, настоятель приближался к своему семидесятилетию, голова его не всегда сохраняла ясность, и, может быть, воображение заставляло его видеть то, чего на самом деле не существовало. Поэтому-то мой отец решил ничего не предпринимать, не удостоверившись сначала в обоснованности этих подозрений. Он даже не хотел посоветоваться с учителем Суенем, пока не получит хоть намека на доказательство. Но, к несчастью, отец вскоре заболел и умер, обязав меня, уже будучи на смертном одре, приехать сюда и тайно провести расследование.
Судья вздохнул.
— После его кончины, — продолжал поэт, — я в качестве старшего сына был вынужден сначала заняться семейными делами. Так прошло несколько месяцев, а потом возникли споры из-за имений, которыми мы владеем, и мне пришлось вести долгий процесс. Короче говоря, минул год, прежде чем я смог приступить к своему расследованию, и вот уже две недели, как я здесь, правда, признаюсь, так и не сдвинувшись с мертвой точки. Здесь умерли три девушки, но, как вы, наверное, знаете, в архивах монастыря есть бумаги, дающие вполне правдоподобное объяснение их смерти. Что касается кончины Нефритового Зеркала, то моим поискам очень помешало то обстоятельство, что северная часть монастыря закрыта для гостей, и я не смог посетить склеп, где находятся бумаги бывшего настоятеля. В отчаянии я решил припугнуть Истинную Мудрость, думая, что если он виновен, то выдаст себя или примет неосторожные меры против меня. Вот почему в двух своих стихотворениях я намекнул на «двоих настоятелей» и на «прекрасных женщин» — белладонна, или прекрасная женщина! В любом случае, он воспринял это очень плохо, как вы могли сами в этом убедиться.
