коридоры второго этажа. В спокойном молчании мы шагаем вдоль западной стены, проходим столбы солнечного света в форме кругов, квадратов и звезд, приближаясь к южной стороне дома. Последний поворот, короткий коридор – и вот перед нами дверь: пухлая угольно-черная кожа стянута блестящими золотыми пуговицами.
– Итак, Артур, – улыбается Коделл, поворачивая мощную латунную ручку, – добро пожаловать в мой кабинет.
Кабинет доктора – это сплошные контрасты. В просторном помещении площадью около тридцати квадратных метров с безликими серыми стенами стоит коллекция резной мебели. Здесь витает дух Возрождения: восточную и западную стену занимают высокие книжные полки из дуба, уставленные научными изданиями разных веков. В углу старинный глобус: на потемневшем от времени дереве видны границы давно исчезнувших государств. В дальнем конце кабинета на листе прозрачного пластика стоит мраморный блок. Из него вырастают грубые очертания человеческой фигуры, нижняя часть которой еще заключена в камне.
У южной стены стоит деревянный стол, такой длинный и широкий, что Коделл вряд ли сможет дотянуться до его краев. На столе аккуратно выстроены: высококлассный ноутбук, проводной телефон образца 1970-х, классическая зеленая лампа и латунный секстант, закрытый прозрачным декоративным куполом. Остальное пространство столешницы занимают кипы рабочих документов и различные медицинские справочники.
Позади стола огромное круглое окно почти во всю стену. Я сразу узнаю исполинский «глаз», который заметил по прибытии на остров. Прямо перед окном виден лодочный ангар, а за ним открывается панорама побережья Уэльса. Неудивительно, что Коделл выбрала именно это помещение для кабинета.
Доктор неторопливо устраивается за столом, окруженная ореолом бледного солнечного света. Она молча указывает на кресло и, пока я усаживаюсь, просматривает свои записи. Пока доктор делает последние приготовления, я разглядываю незавершенную мраморную скульптуру, лежащий рядом на полке кожаный пояс с инструментами для резьбы по камню, тонкий слой белой пыли на листе пластика.
– Ваша работа?
Коделл отрывается от записей и, проследив за моим взглядом, отвечает:
– Да, мое новое начинание. Мне еще не хватает мастерства, но это дело наживное.
Я впервые вижу неоконченную скульптуру. Образ несчастного человека, словно застрявшего в каменной глыбе, рождает во мне смутное волнение. Попутно возникает вопрос: сколько талантов смог бы развить я, если бы вставал каждое утро в полшестого? Правда, это соображение проскакивает мельком.
– А что должно получиться в итоге?
– Я еще не решила, – пожимает плечами Коделл. – Пойму в процессе работы. Виллнер предложил, чтобы я сделала памятник ему. Ведь именно он тащил сюда эту громадину.
– В таком случае вам понадобится камень побольше.
Коделл фыркает и возвращается к бумагам. Я смотрю в окно на береговую линию на горизонте, а потом перевожу взгляд на документы, лежащие перед доктором.
– Вы уже столько написали…
– Тут в основном заметки доктора Данн, – замечает Коделл и, найдя искомый абзац, продолжает: – Ага, вот. Она пыталась определиться с диагнозом. Стойкая осложненная реакция утраты.
Затем доктор Коделл объясняет, будто на лекции:
– Термин относительно новый. Он описывает людей с чрезмерно острой и затяжной реакцией на утрату близких. Что бы вы почувствовали, получив такой диагноз?
– Звучит правдоподобно, – пожимаю плечами я. – Ну… он довольно точный.
– Я не спрашивала, точен ли он, – возражает Коделл. – Я спросила, что бы вы почувствовали, получив такой диагноз?
– Я… – Я нервно ерзаю в кресле, избегая ее взгляда. – Я вообще не хочу, чтобы мне ставили диагноз.
– Почему?
– Мне не нравится сама мысль, будто мои переживания серьезнее, чем у других.
В кабинете воцаряется тишина. Коделл выдерживает паузу, позволяя напряжению повиснуть в воздухе. Вскоре я не выдерживаю.
– Ведь через утрату рано или поздно проходит каждый, верно? – отвечаю я, тщательно взвешивая слова. – Каждый когда-то теряет близкого человека, это часть жизни. И если я не в силах справиться с неизбежным событием, то диагноз выглядит как оправдание.
Коделл кивает с едва заметной понимающей улыбкой и, отодвинув в сторону заметки, смыкает пальцы в замок.
– Как вы познакомились с Джулией?
– Это наверняка есть в заметках у доктора Данн.
– Вы правы, – соглашается Коделл, по-прежнему выжидательно глядя на меня.
Я мнусь, не зная, с чего начать. Затем делаю глубокий вдох.
– Нам было по двенадцать лет. Отец записал меня в парусный лагерь на озере Уиндермир. Он говорил, это поможет мне закалить характер, завести друзей. Правда, как позже выяснилось, те выходные отец провел со своей новой подружкой в Черногории. Видимо, сплавить меня было частью его плана.
Заметив, что я сумел отнестись к этой истории с юмором, доктор иронически улыбается в ответ.
– Рядом с нашим лагерем отдыхали туристы. Как-то вечером они развели огромный костер, и мы, мальчишки, конечно, устремились туда, как мотыльки. Вокруг костра собрался весь кемпинг, там было много детей. И вдруг я остался один. А какие могут быть навыки общения у ученика частного пансиона для мальчиков? Сидел, нервничал, мечтая, чтобы костер скорее погас. И тут она просто ко мне подсела. Я понятия не имел, что делать…
Я мысленно поблагодарил судьбу, которая так странно нас свела. Мы были детьми и сидели у костра, нам даже в голову не приходило строить планы дальше конца лета. Но именно этот эпизод определил нашу дальнейшую жизнь. Не представляю, о чем мы тогда говорили, да это и неважно. Важно то, что мы ни на минуту не замолкали.
– Она была умная… – Мне становится трудно говорить. – Добрая, интересная собеседница и… умела рассмешить. Любила черный юмор, но эта черта раскрывалась только в кругу самых близких… Знаете, я не мог с ней наговориться. Когда мы стали переписываться, я часто засыпал с телефоном в руках.
Слушая мои воспоминания, доктор Коделл не может сдержать улыбку, и на ее щеках появляются ямочки. Мне немного стыдно: наверное, я выгляжу как влюбленный дурачок, однако по-другому рассказывать не могу.
– Три года мы просто дружили, – продолжаю я. – Она мне сразу очень понравилась, но мы жили в разных городах. Я на юге, она на севере. К тому же я был ужасным трусом. Тем временем обе наши компании продолжали общаться, и, когда нам стукнуло по пятнадцать, мы отправились в турпоход. Там-то я и планировал признаться ей в чувствах. Я нашел тихое местечко у озера и в последний день попросил ее прогуляться со мной… Но так нервничал, что ничего не сказал. В итоге, путаясь в словах, я признался ей на автовокзале за минуту до отправления ее маршрута…
– Когда вы поженились, вам не было и двадцати, верно?
– Да. Я сделал ей предложение, когда нам исполнилось по восемнадцать. И через несколько месяцев мы стали мужем и женой.
– Гражданская церемония? У меня тут запись
