Книга Бог Ярости - Рина Кент

Но больше всего мне нравится, что его контроль расшатывается, рвется по краям и оставляет после себя беспорядочную слизь.

Таким горячим я его еще никогда не видел, а я всегда находил его аппетитно сексуальным.

Но сейчас я не думаю, что смогу сделать это медленно или легко. Если дать мне немного свободы, я отымею его по полной программе. Повалю на землю и сделаю с ним все, что захочу. Не будет ни терпения, ни дипломатии. Будут удушье, стоны, трах, трах и еще раз трах.

Господи. Остынь, Коля. Мы не можем его спугнуть.

— М-м-м. Мне нравится, как звучит мое имя на твоих губах. Скажи его еще раз, малыш.

— Я тебя, блять, убью, — его рука все сильнее вдавливается в мою шею, пока не становится трудно дышать, но если мне придется порвать свои голосовые связки, чтобы завести его, я так и поступлю.

— Скажи мне что-нибудь еще. Я уже завелся от твоей прелюдии. Мне нравится, когда ты ругаешься, малыш.

— Ты, блять… — он прерывает себя, ноздри раздуваются, щеки слегка краснеют, но затем выражение его лица становится спокойным.

Я вижу, как он медленно берет себя в руки и скрывается за этой гигантской стеной.

Прячется.

Отступает.

Нет, черт возьми, нет. К черту это.

Я хватаю его за свободную руку и толкаю массой своего тела, и в этот момент происходит самое прекрасное.

Брэндон Встревоженный Кинг делает один шаг назад, два и позволяет мне толкнуть его, глаза остекленели, а дрожь пробегает по всему его телу и под моими пальцами.

Он вздрагивает, когда его спина ударяется о противоположную стену, и его слегка покрасневшая кожа выглядит как чертово искусство на фоне темно-красных обоев.

Его рука по-прежнему прижимается к моему горлу, но он проиграл битву, мой прекрасный принц, такой напрягшийся и уставившийся на меня своими широкими, блять, глазами.

Моя грудь прижимается к его груди, и я чувствую, как его сердце бьется в такт моему — удар, удар и еще раз удар, — когда я обхватываю пальцами его горло.

Он сглатывает, его грудь вздымается, а по тыльной стороне рук бегут мурашки.

Брэн ударит меня, если я скажу это вслух, но он самый сексуальный из всех, кого я когда-либо видел.

Под его ворчливым, отстраненным видом скрывается нотка невинности, и мне хочется вцепиться в нее и высосать досуха.

Уничтожить его через нее.

Я приближаю свои губы к уголку его рта и шепчу:

— Хочешь знать, что я думаю, цветок лотоса? Я думаю, что ты боролся со своими чертовыми демонами, чтобы поцеловать ее. Чем дальше ты заходил, тем более принужденно это выглядело. Чем дольше ты прижимался к ее рту, тем более отягощенным выглядел, так что можно с уверенностью сказать, что ты возбудился не из-за нее.

— Закрой свой гребаный рот, — говорит он и пытается оттолкнуть меня другой рукой.

Я хватаю его запястье и прижимаю к стене над его головой.

Его горло подрагивает, и он прижимается ко мне. Проклятая дрожь. Я собираюсь поглотить его целиком и не оставить ни крошки.

— Твоя властность заводит меня до усрачки, малыш, — бормочу я, мои губы в дюйме от его челюсти.

Я вдыхаю его запах глубоко в свои жадные легкие — клевер, цитрус и чертово проклятие.

— Только Клара может называть меня так, — бормочет он, кажется, борясь, цепляясь и вонзаясь ногтями в этот контроль, который он так любит.

— Но у тебя же встал не из-за Клары, правда, малыш? — я огрызаюсь, придвигаясь ближе. Я чертовски опьянен и изо всех сил стараюсь не дать себе облизать его, как рожок мороженого. — Я всегда могу очень быстро это проверить.

Мои пальцы соскальзывают с его горла на челюсть, а взгляд останавливается на его сочных, соблазнительных губах.

Он вздрагивает и убирает руку с моей шеи, чтобы прижать ее к груди.

Только она дрожит.

Как и весь он.

И он не давит.

Его адамово яблоко покачивается вверх-вниз.

— Не смей.

— Или что, малыш?

— Николай, если ты не остановишься, да поможет мне Бог, я…

— Что? Ты опять оставляешь меня в неведении, малыш.

Он снова сглатывает, и на этот раз я ничего не могу с собой поделать. Я чертов мазохист, который зациклился на его члене.

Образно, конечно.

Я высовываю язык и облизываю его челюсть, полностью выбритую и чистую, как и весь он. У него чертовски цитрусовый вкус, и я хочу утонуть в нем, даже если он обжигает.

Я никогда не отличался хорошим самосохранением.

Он снова дрожит, как лист, его рука остается на моей груди, но теперь он впивается пальцами в мою кожу, и я не уверен, осознает ли он, что делает это.

Этого недостаточно. Этого, блять, абсолютно недостаточно.

Мне нужно еще, еще и еще.

Я провожу языком по впадине его горла и покусываю его адамово яблоко, как и мечтал. И, черт возьми, это вкуснее любых фантазий.

Он на вкус как мое собственное падение, и я готов утонуть в нем.

С губ Брэндона срывается стон, и я замираю, моя грудь расширяется, а член увеличивается в шортах, пока я не буду уверен, что сейчас лопну.

Еще.

Дай мне, блять, еще.

Я провожу языком по его подбородку, по точеной челюсти и останавливаюсь возле его губ, замирая, ноздри раздуваются, а дыхание становится тяжелым и глубоким.

Его выдохи совпадают с моими, искаженные и прерывистые. Неорганизованные и совершенно не контролируемые.

Именно такой, каким я его хочу.

Я буду поглощать эти губы и пировать на его языке, пока он не забудет все следы Клары.

Его глаза расширяются, словно он видит намерение, и он толкает меня так сильно, что я отшатываюсь назад.

Я вынужден отпустить его, мое тело изнывает от голода и требует большего.

Больше.

Больше.

Блять, больше.

Его челюсть дергается, а мышцы напрягаются. И вот так он снова превращается в зажатого засранца с серьезными проблемами.

— Я же просил тебя не трогать меня, ты, отвратительный придурок.

И вот так он, блять, все портит.

Я отвожу кулак назад, а затем бью его по лицу. Он спотыкается, держась только за стену, и я подхватываю его, с чистым удовлетворением наблюдая, как он падает на пол, а с его лица уходит вся эта дымка, сменяясь чистым замешательством.

— Я сказал, что изобью тебя на хрен, если ты еще раз это скажешь. Убирайся с глаз моих к чертовой матери, лицемер.

Вместо того чтобы ждать, пока он уйдет, я разворачиваюсь и ухожу