утащишь! Все равно я от тебя не отстану! — заговорила она скороговоркой.
Девчонка уперлась ногами, затормозив, и перестала ими перебирать. Я проволок ее с полметра, но мне это надоело. Вздохнув, я взял настырную девчонку под контроль и дальше она безропотно шла своими ногами.
В деревне было все так же малолюдно. На нас смотрели с интересом, но видимо, заметив, что девушка спокойно идет сама, ничего не говорили и не бросались помогать.
Дед встретил у двери дома на улице. В окно он нас что ли заметил?
Стоял прямой и строгий. Сурово глядел на внучку.
— Сбежать пыталась? — переведя взгляд с девушки на меня, спросил он.
— Не в первый раз? — вопросом на вопрос ответил я.
— Период бунтарства у нее. Возраст такой… сложный, — со вздохом прошамкал дед. — Не в себе…
Старик мотнул головой в сторону внучки.
— Отпустить?
— Да. Только чуть в сторонку отойди чтоб под горячую руку не попасть. И обожди немного. Еще поговорим. Не бойся, бить я ее не стану. Сам кого хошь за нее урою.
Даже не сомневался, что он может. Не внучку ударить, а шею за нее свернуть. Он же предупреждал.
Я сделал шаг в сторону и снял контроль.
Девчонка дернулась, словно соображая, как сюда попала.
— Какого черта? — произнесла она.
— Как ты смеешь, поминать черта при мне! — загрохотал голос деда. — Опять сбежать намылилась? Скажи спасибо, что человек хороший на твоем пути попался, не увез.
Девчонка только потупилась и исподлобья взглянула на меня с нескрываемой обидой.
— Видела, что хороший, — пробормотала девушка. — Вот и надеялась, что не вернет деспоту, а увезет с собой.
Ого, а девчонка-то с норовом! Не боится деда.
— Мне перечить решила⁈ Под домашний арест на месяц сядешь! — горячился старик.
— Все равно сбегу! Не удержишь!
— Исполнится двадцать, я тебя сам из деревни выпну, если не одумаешься! Но пока сиди и не высовывайся!
Пока старик кричал на внучку, со стороны ближайшего дома подошла девушка, что в прошлый раз была с кареглазой. Взяла девчонку под руку и потащила за собой.
Кареглазая бунтарка оглянулась и бросила в мою сторону такой взгляд, что у любого мужика колени бы подогнулись. Ох, а что будет через пару-тройку лет… Не завидую я деду.
— Такую оставь в деревне, — пробормотал старик, глядя вслед уходящим девушкам. — Попортит мне всех парней. Передерутся насмерть из-за нее. Даже не уверен, что до двадцати дотерплю.
— Да уж, тяжело с девочками, — протянул я.
— Вся в бабку, жену мою первую. Та тоже огонь была.
— А сейчас где? — спросил я.
— Умерла, царство ей небесное. Давненько уже. У тебя самого-то дочери были?
Дед спросил это так буднично, что я не сомневался, он все знает.
— Нет, детьми не обзавелся. Ни тут, ни там.
— Молодым ушел?
— В тридцать с небольшим.
— Идем в избу, чего на виду у всех стоять. Сейчас своих остолопов выгоню — поговорим по душам, самогоночки выпьем. Раз так вышло.
Пить я не хотел. Да и девчонок ехать спасать нужно было. Но в голосе деда было столько всего, что я понял — разговора не избежать, и быстрым он не выйдет.
Мы сидели за столом, куда была выставлена пузатая бутыль с мутноватой жидкостью и собрана нехитрая закуска, но в таком количестве, что можно было прокормить небольшую семью. В основном строганина, но были и огурчики из бочонка, и капуста квашенная с болотными ягодами, и икра черная.
Последняя меня особо удивила, но старик был настойчив и сказал, что этого добра у них полно.
Женщина в возрасте принесла хлеб. Каравая я не видел с детства, да и то по большей части в кино или в новостях, где им встречали почетных гостей. А здесь… Запах свежего хлеба будоражил и пьянил. Хотелось оторвать ломоть и съесть просто так, может запив молоком, но молока на столе не было.
Старик, заметив мои взгляды, усмехнулся и произнес:
— Не стесняйся, будь как дома.
Но я все же дождался, когда женщина вышла, поклонившись напоследок деду. Тот кивнул и махнул рукой, отпуская.
Я отломил каравай и с удовольствием откусил горячий хлебный мякиш.
— Соскучился по-нашему? — рассмеялся старик. — Сразу видно, наш, русский. Поешь пока, а я тебе историю расскажу. В чем-то может даже поучительную.
Я был не против выслушать его рассказ. Так что просто кивнул.
Дед разлил самогон по небольшим стаканам. Не граненые, так миллилитров на сто пятьдесят. Налил по половине и, не чокаясь, выпил, крякнув при этом и закусив капустой.
Я понюхал напиток и тоже проглотил, что было в стакане. Не любитель я такого рода развлечений. Не мой это напиток. Но сейчас я видел, что старика надо поддержать.
На удивление самогон оказался неплохим. Мутноватость была присуща бутылю, а не напитку. Сама жидкость оказалась абсолютно прозрачной и содержала минимум сивушных масел.
Дед, заметив мое удивление, пояснил:
— Вымораживанием чистил. Самый надежный способ! — дед замолчал и некоторое время не произносил ни слова.
Я ждал.
— За внучку спасибо! Огромное спасибо! Не знаю, что и делал бы, потеряй ее сейчас. Нет, знаю, конечно, но многим бы это не понравилось. Да и не молод я уже, по окопам грязь месить.
Затем похрустел немного капустой, взглянул в упор и продолжил рассказывать.
— Меня на войне убили. Фриц в блиндаж гранату забросил. Нас там шестеро было: я, мне за сорок уже стукнуло, две медсестрички, совсем соплюхи молоденькие, да трое раненых пацанов. Сестры перевязывали их, а я на страже стоял. Не усмотрел, — дед замолчал. — Сорок в те времена уже серьезный возраст был. Граната влетела и мне под ноги. Схватил я ее, к животу прижал, да с ней из блиндажа в окоп прыгнул.
Старик посмотрел на меня, стараясь понять верю ли я ему. Я верил. Такой бы смог.
— Очнулся на снегу. Солнце светит, аж слепит. Думал, господь в рай за хороший поступок отправил, раз все белое вокруг. На ноги поднялся, а на меня волосатая тварь размером с паровоз, на попа поставленный, несется. Так и понял, что не рай здесь.
— Как выкрутился? — спросил я, представив, насколько конгур, как противник сложнее кусуры.
— Помяли меня тогда знатно. Думал точно не задержусь на этом свете. Но тело молодое оказалось.
