в поход бы, что ли, уже пойти, – вздохнув, сказал Южаков. – На пригорках уже вон, носок сапога трава закрывает, на цветах пчелы жужжат, а в низинах воды по пояс, все ручьи да реки в разливах.
– Рано покамест нам в поход идти, – потянулся, вставая с лавки, Фадей. – Далеко ты не уйдешь, мигом твои ноги словно бы чугунные станут. С них ведь грязь что сбивай, что не сбивай, а все одно она тут же на них обратно налипнет. Не-е, правильно Степан, который из ротных вестовых, сказывал, что раньше середины апреля даже и думать не моги о походе. Вот скоро их высокопревосходительство в главную квартиру армии съездит, глядишь, и для нас что-нибудь прояснится.
– Ага, коли он в Кишинев скатается, может, тогда и подвоз провианта будет, – со вздохом сказал Фрол. – А то вчерась вон, по три сухаря только лишь выдали плесневелых, а в каше из приварка одна лишь солонина с душком. Говорили же, что по жребию из дивизионного интендантства нашему полку одна из бочек совсем плохая досталась. Видать, не углядели тыловые крысы за порядком, небось, худая она была, дождевая вода всю соль-то изнутри вымыла, а потом ее еще и на солнце выставили. Вон сколько там бочек в грязи-то стоят. Мы с Лошкаревым в рабочей команде три дня назад были, все руки оббили и спины сорвали, пока все это ворочали. Чего, Нестор, скажешь? – спросил он прибивающего каблук солдата.
– Да я-то откуда знаю, как там эта солонина спортилась? – проворчал егерь. – Это же тебе, Горшок, все вечно чегой-то надо. Все ты вынюхиваешь да любопытничаешь. Его, братцы, там каптенармус даже заругал, это тот, который хромой, ну, который от беслы в засаде еще с нами отстреливался. Как уж его? А-а, да неважно, забыл! Ну вот, Фрол его все про отличие порциона у гренадеров и у мушкетеров вначале пытал, а потом сколько драгунам и полковым егерям положено. И что господам офицерам из еды причитается, тоже давай вызнавать. Так тот каптенармус его чуть было клюкой своей не зашиб. А наш десяток на обед позже всех других отпустил. Ух, ты, зараза болтливая! – погрозил он Горшкову молотком.
– А чего я-то сразу?! – вытаращил тот глаза. – Ежели мне антиресно это все. Я, может, до правды дознаться хочу и как бы для общества тоже пользу желаю добыть. А ну вдруг интенданты недодают нам положенное сполна? Ведь канцелярские и сами рассказывали, что служивым в нашем, в особом егерском полку денежное и съестное довольствие в треть больше, чем от обычного пехотного, положено. А вот я по порциону сужу, что тут разницы-то и вовсе даже нет никакой.
– Да, конечно, ее и не будет, когда в провиантских складах мышь с тоски повесилась! – воскликнул чистящий замок фузеи Фадей. – О-о, а вот, похоже, и сержант по нашу душу, тихо, братцы!
На двор зашел старший унтер роты Милушкин с командиром плутонга фурьером Вершиным и капралом Кожуховым.
– Ну вот, из всего капральства только лишь двое делом заняты, – оглядев десяток егерей, недовольно проворчал сержант. – Один обувку чинит, другой со своим ружжом занимается, а все остальные лясы точат. Оттого и на пустые разговоры балаболов тянет. Ты, что ли, будешь Горшков? – насупившись, спросил он у рябого егеря.
– Да нет, это у нас Тишка Лыков, – ответил за него капрал, – а вот этот, стало быть, и есть тот самый говорун, – кивнул он на притихшего Фрола.
– Ага, это, значится, ты каптенармуса Никодима из дивизионного интендантства до белого каления довел? – сощурив глаза, тихо проговорил сержант. – Сколько их благородиям и какого им порциона положено, вызнавал. Почему солдатам, в сравнении с ними, так мало отсыпают, интересовался. Так, что ли?
– Да нет, никак нет, господин сержант, не так все было! Я не это, я ведь другое… – заикаясь, пролепетал побледневший егерь.
– Хвост на каску себе заработал, значит, не трус. Не грязнуля по виду, мундир вон в порядке, а ну-ка, фузею сюда дай, – протянул вперед руку сержант и, перехватив поудобнее ружье, отщелкнул крышку ударного замка. – Оружие чистое, все смазано, обихожено, – отдал он обратно фузею егерю. – Чего же ты болтливый-то такой, а, Горшков? Почему в воинском подразделении смуту сеешь? Может, у тебя кто в роду из мятежных был, али даже с Емелькой хаживали, а? Отправить тебя для дознания к главному квартирмейстеру на правеж и все, и дело с концом!
– Господин сержант, Авдей Никитич, не надо меня к главному квартирмейстеру, – лепетал испуганный солдат. – Я ведь не со зла там антиресовался, я ведь из праздного любопытства. Упаси Бог, ни к чему такому я никого не призывал. Оговор это! У меня и в роду-то бунтарей никаких испокон веку не было. А Пугач – он ведь до наших псковских лесов вообще даже не дошел. Да я это, я просто не подумав, по простоте своей, пустое языком молол и ничего худого никому не желал. Вот тебе крест, как на духу говорю! – и, скинув с головы каску, он истово перекрестился.
– Дурак ты, Горшков, и башка твоя пустая, одним словом, горшок, и есть ты горшок, не зря же так кличут! – процедил сквозь зубы сержант. – Наперед всегда думать нужно, прежде чем свой рот открывать, а не то кончишь плохо. Помяни мое слово! Тут тебе государева служба, а не питейный кабак на уездной ярмарке, где всякая пьянь, ужрамши, языками чешет. Понял меня, дурак?
– Так точно, понял, господин сержант! Виноват, господин сержант! Наперед завсегда думать буду, что говорить можно, господин сержант! – вытянувшись по стойке смирно, прокричал егерь.
– Весь десяток к Никодиму на три дня в помощь! – повернувшись к командиру плутонга, распорядился Милушкин. – А этого говоруна еще потом там же настолько же оставишь, пущай он через горб свои мозги правит, ежели так не получается. И это вы еще легко отделались, Иван Пахомович. Не были бы мы знакомцами с дивизионным каптенармусом, то-о… Так, обожди, поторопился, девятерых туда отправишь, я смотрю, тут и Фадей в этом же капральстве службу несет, – кивнул он на стоявшего здесь же среди егерей ветерана. – Нечего ему там со всеми балаболами горбатиться, чай, немолод уже. Пусть он тут котловым все эти дни лучше будет, все не бочки и всякую прочую тяжесть на дивизионных складах ворочать. Чай, уже полтора десятка лет на своей каске волчий хвост носит.
– Слушаюсь, Авдей Никитич, – кивнул фурьер. – Будет исполнено. Кожухов, ты завтра своих девятерых самолично после завтрака к дивизионным складам отведешь!
Унтеры, оглядев замерших егерей, вышли на улицу, а с головы Горшкова слетела
