опытный летчик не нужен?
— Таки да, особенно, если с Одессы! — весело ответил он. — Где жил?
— На Канатной, — ответил я.
— А я на Госпитальной жил, напротив Еврейской больницы, — сообщил он.
— Это лучше, чем лежать напротив своего дома, — пошутил я.
Он улыбнулся и сказал:
— Сейчас спешу. После ужина приходи ко мне, поговорим за Одессу и заодно за твою службу.
Подполковник Пивенштейн обитал в небольшой отдельной комнате в двухэтажном каменном доме для старшего комсостава. Односпальная железная кровать и тумбочка рядом с ней у левой стены, посередине прямоугольный стол, накрытый темно-красной скатертью с двумя так и не выстиранными чернильными пятнами, три стула с мягкими сиденьями и у правой — шкаф с большим овальным зеркалом. На белой стене у окна висела черная бумажная тарелка диаметром тридцать три сантиметра — репродуктор радиоточки, из которой лилась песня «Два сокола»: «Первый сокол — Ленин, второй сокол — Сталин…». Почти у всех радио бухтит с шести утра, когда оно начинает с боя кремлевский курантов и «Интернационала» и до полуночи, когда заканчивает ими же. Подозреваю, что это звуковая завеса от соседей.
Хозяин выставил два граненых стакана, бутылку армянского пятизвездочного коньяка, открытую обычным ножом банку говяжьей тушенки и два куска ржаного хлеба:
— Чем богаты!
Мы перешли на «ты», дернули грамм по семьдесят, закусили.
— Шо тебе не нравится в бомбардировочном полку? — полюбопытствовал Боря Пивенштейн.
— Если бы у меня была задача дожить до конца войны, то это было бы прекрасное место службы. У нас потери раза в три меньше, чем на штурмовиках. В основном теряем самолеты, а не летчиков. «Пешки» крепкие и защищены хорошо, их труднее сбить, чем «Ил-2», несмотря на то, что он бронированный. Но у меня другая задача: отомстить за маму. Да и куража не хватает, и наград, и званий. У вас с этим получше. Слышал, что за десять боевых вылетов дают Героя Советского Союза, — ответил я.
— Да, мои погибают и растут быстрее, не поспоришь, — согласился он. — А на счет Героя за десять вылетов — это уже поменяли. Теперь надо тридцать дневных или двадцать ночных. Из моих пока никто не дожил до двадцати любых.
Мы выпили еще, вспомнили Одессу. Я рассказал байку, что являюсь сыном рыбака, утонувшего, когда мне было три года, и швеи; что учился на химика в университете; что во время эвакуации чудом выжил один со всего корабля, меня нашли в отключке на берегу возле Качи… После чего старался больше слушать и меньше говорить, чтобы не проколоться. Это не помогло.
Дернув по третьей, подполковник сделал вывод:
— Слишком ты культурный для сына швеи.
— Так и ты не тянешь на сына портового грузчика. Мама мне рассказывала, что перед самой революцией работала на химическом заводе в Куяльнике… — заметив, как напрягся собеседник (значит, я не ошибся!), сменил тему: — Ладно, проехали. Моим словам все равно веры нет. Я контуженный. В истории болезни написано, что у меня провалы в памяти и могу путать реальность с вымыслом, с прочитанным в книгах или увиденным в фильмах.
Военного врача второго ранга Сидельникова так легко было провести.
— Хорошая у тебя история болезни! — как бы в шутку произнес Боря Пивенштейн.
— И тебе советую обзавестись такой. Избавляет от многих проблем, — на полном серьезе посоветовал я, после чего попросил: — Мне от тебя надо только одно: помоги перевестись в штурмовики, можно в другой полк.
Мне пришло в голову, что можно переместиться, приводнившись на самолете, как случилось в предыдущую эпоху. На «Пе-2» со мной будут еще два члена экипажа. Они неправильно поймут, если я посажу на море исправный самолет. К тому же, их присутствие может сломать схему, ничего не произойдет. «Ил-2» сейчас одноместные. До стрелка-радиста еще не додумались.
— Хорошо, попробую, но, сам понимаешь, от меня мало что зависит, — пообещал он, разлил остатки коньяка по стаканам, увидел, что маловато для такого разговора, и достал из шкафа вторую бутылку.
20
Я сидел на аэродроме из-за отсутствия самолета, а остальные из-за погоды. На Новый год нам выдали по двести грамм коньяка. Неслыханная щедрость. Большая часть летчиков и технического состава отправились в клуб чулочной фабрики. Там были танцы заполночь по случаю однодневной отмены комендантского часа.
Третьего января утром два наших самолеты перелетели на аэродром Мясново. Один собрался слетать оттуда на разведку с бомбометанием во второй половине дня. Начали прогревать двигатели, и левый вдруг полыхнул. Самолет успели оттянуть на край летного поля, где бомбы взорвались, уничтожив его.
Пятого января в пригород Тулы перебрался весь полк. Часть технического персонала летела в бомболюках «пешек». «Безлошадных» летчиков перевезли на грузовом «Пс-84». Это была советская версия американского «дуглас-дс-3», лицензию на который купили еще до войны. Экипаж — два пилота, бортинженер и радист. Вдоль бортов были откидные дюралевые лавки, на которых и сидели двадцать шесть пассажиров. В проходе лежал наш багаж и ящики и мешки со штабными документами. Во время полета они перемещались по салону, иногда больно ударяя по ногам.
Разместили нас возле летного поля в трехэтажном общежитии бывшего фабрично-заводского ученичества, которое готовило специалистов для расположенного неподалеку железнодорожного вокзала и депо. Жили по двенадцать человек в комнате, младшие офицеры и сержанты вперемешку. На этот раз я выбрал койку возле двери, дальнюю от окна. Впрочем, в общежитии было паровое отопление, и кочегары трудились добросовестно. Столовая располагалась на первом этаже, штаб и старшие офицеры — в небольшом двухэтажном здании, в котором раньше были учебные мастерские. Летное поле слабо оборудованное, взлетная полоса грунтовая. В морозы это не имело значения. Разве что нам часто приходилось вручную расчищать от снега лопатами с совками из фанеры и взлетку, и стоянки, и подходы к ним и между зданиями. Я стал профессионалом в этом деле.
Восьмого января установилась хорошая погода, и после долгого перерыва шесть «Пе-3» полетели на бомбежку. Вернулось пять. Один побитый не дотянул, сел на аэродром под Калугой. На следующий день совершили девятнадцать боевых вылетов. Был сбит и упал на вражеской территории экипаж младшего лейтенанта Джагаева. Потом день отдыха. За ним семь боевых вылетов.
Двенадцатого января потеряли сразу два самолета. Звено капитана Костюченко попала под дружеский огонь зениток, которые приняли «Пешки» за «Дорнье-215». Командир с обоими заглохшими двигателями сел на «брюхо», а младший лейтенант Раков при заходе на посадку задел электрические провода и рухнул. Летчик погиб, тяжело раненого штурмана отвезли в госпиталь. В строю осталось восемь самолетов и три в ремонте. Тринадцатое числе тоже оправдало
