места.
Старик показал мне грубые, раздавленные тяжестями руки. В глазах его замерцали мечтательные огоньки.
Тогда я понял, что физрук мне соврал. Не устал он от тренерской деятельности. Причина его ухода была, скорее, в конфликте с молодым тренером и руководством спортшколы, чем в усталости.
— Ну ладно, — сказал он вдруг, — пойдем. Я отдам тебе батины вещи.
Тренер повел меня в маленький прихожий коридорчик. Полез в двери кладовой и извлек оттуда большую спортивную сумку.
Объемная и красная, сделанная из кожзама, она несла на себе эмблему и гордое имя спортивного общества «Спартак».
— На вот, — положил он сумку у моих ног. — Не переживай. Она не тяжелая.
— Хочу посмотреть, что внутри, — сказал я.
— Ну… — почему-то замялся мужчина. — Ну, посмотри.
А я, не дожидаясь его ответа, уже опустился к сумке, расстегнул молнию и заглянул внутрь.
— Ого, — улыбнувшись, сказал я удивленно.
Глава 7
Первыми на глаза мне попались штангетки. Красно-черная кожаная обувь с широкими ремешками примостилась справа от красного трико с советским гербом и обычной спортивной одежды. А удивило меня то, что штангетки были просто огромными. Размер, наверное, сорок шестой. А папа Сережа был у меня гигант…
Я достал крепкую обувь из сумки. Осмотрел. Кожа на штангетках потерлась. На плоской подошве с деревянным каблуком виднелись следы использования. Тем не менее обувь оставалась крепкой.
— Штангетки, — опустился рядом со мной Константин Викторович. — Отцовские.
Он посмотрел на них с теплотой. Взял у меня из рук, покрутил разглядывая.
— Да… Папаня был у тебя большой. Подстать фамилии.
Я принял обувь из рук тренера, бережно вложил в сумку. Потом достал красное трико. И тут размер оказался исполинским. Я встал, в шутку приложил его к себе, словно примеряя.
— А тебе бы пошло, — по-доброму улыбнулся Константин Викторович. — Лет через десять.
— Кто знает, — пожал я плечами, аккуратно сложил трико и вернул в сумку.
При этом я почувствовал у себя в душе что-то странное. Что-то екнуло там. Я ощутил какую-то теплоту в груди. Она мерно, по-доброму пульсировала где-то под сердцем. Хоть я видел вещи этого человека в первый раз в жизни, мне казалось, что это что-то знакомое, родное. Будто бы совсем свое.
Может, это организм мальчика отреагировал на такое яркое напоминание о родном человеке? А может быть, я сам, взяв в руки атрибуты любимого спорта, вдохнув запах кожи штангеток, расчувствовался? Хотя… Возможно была в этом ощущении доля и того и другого.
— Володя, ты чего это? — Спросил Константин Викторович. — Ну… Да… Папкино ж.
Не ответив, я только кивнул. Снова опустился к сумке. Еще там лежали напульсники, компрессионные чулки, бинты на колени. Отрыв старый, видавший виды атлетический пояс из толстой коричневой кожи, я взял и его.
— А это мой подарок, — вспомнил Константин Викторович. — Папке твоему подарил на день рождения.
Пояс тоже оставался крепким. Весь в потертостях, он больше всего износился у двойного ряда дыр для застежки. Рассматривая ремень, на его широкой, поясничной части, я увидел декоративную строчку, напоминающую знак бесконечности.
— А у меня такой был, — прошептал я свои мысли. — Только белый.
— Чего? — Нахмурившись, спросил физрук.
— Ничего, — одернул себя я. — Так, мысли вслух.
Я вернул пояс в сумку. А потом заметил еще кое-что — какой-то конверт, затерявшийся среди вещей. Нахмурив брови, я было потянулся к нему, чтобы взять.
— Костя! — Прозвучал вдруг с улицы сердитый женский голос. — Костя! Да сколько ж раз я тебя просила!
— Вот зараза, — выругался тренер и поднялся. Торопливо пошел в кухоньку.
Понимая, что что-то случилось, я последовал за ним. Тренер отодвинул кружевную занавеску, выглянул в приоткрытое окно. Я тоже был тут как тут. Посмотреть, что твориться внизу, росту мне не хватило, и я взобрался на кухонный табурет.
Там стояла сердитая женщина лет шестидесяти. Задрав голову и подбоченившись, она строго смотрела в наше окно. Однако тренер уставился не на нее.
— Вот сорванцы… Уши бы им надрать, — пробубнил себе под нос Константин Викторович и распахнул окно шире.
Проследив за его взглядом, я увидел, как на мотоцикле физрука «катаются» детишки. Дошколята залезли на седло и в люльку. Было их человек семь, и все как один, облепили мотоцикл. Беленький мальчишка в светлой кепочке, видимо, самый смелый, взялся за руль и скакал на бедном Юпитере, словно тот был настоящим конем.
Константин Викторович не растерялся. Он сунул мизинцы в губы, изо всех сил свистнул так, что у меня в ушах зазвенело.
— Эй! — Крикнул он, когда детишки испуганно глянули на двухэтажку. — А че это вы там делаете, а? Ану! Брысь с мотоцикла! Ни то уши надеру!
Вся братия неловко поспрыгивала с многострадального тела мотоцикла, смеясь, понеслась куда-то вдоль гаражей.
— Просила же, — напомнила сердитая женщина. — А ты опять мотоцикл свой во дворе бросил! А если сейчас кто-нибудь с него бухнется⁈ Голову себе разобьет⁈
— Прости, Аль, — улыбнулся сконфуженной Константин Викторович. — Я ж хотел быстро. Ну… К дому и обратно. Я ж еще поеду.
— Ну так езжай! А то они, — она махнула в сторону детишек, — вместо тебя поедут!
— Ну что? — Спросил Константин Викторович, устраиваясь на седле. — Поехали домой?
— А который час? — Спросил я, сжимая отцовскую сумку.
Старый тренер бросил взгляд на свои командирские, которые носил по-солдатски, циферблатом к телу.
— Начало третьего, — буркнул он. — А что такое?
— Дома нету никого, — улыбнулся я. — Мама на работе, а бабушка говорила, что на рынок пойдет, за творогом, пока он не закрылся.
— И что?
— Дядь Кость, просьба у меня к тебе есть. Я хочу заниматься тяжелой атлетикой. По-серьезному. Хочу летом тренироваться, в спортшколу поступить. В соревнованиях участвовать.
Физрук нахмурился, глянул мне прямо в глаза. Внезапно он посветлел лицом, и грубые его, немного обветренные губы, изогнулись в робкой улыбке.
— М-да… — Спустя несколько мгновений, протянул Константин Викторович. — Весь в отца. Ну ты же знаешь, что мамка твоя по этому поводу думает. Что она против.
— Знаю, — кивнул я. — и что же мне, под маминой юбкой теперь сидеть? Да к тому же не права она.
—
