Так. Кофе допили.
– И кто же он, Ж. Л. В.?
Они еще раз переглянулись.
– Это вы, Малоссен.
11
Когда я возвращаюсь домой, Клара еще спит, Ясмина рядом, напевает, а Жюли готовит. Этот факт стоит подчеркнуть: я впервые вижу Жюли за плитой. Журналисткам, особенно таким, как она, редко случается готовить. Они приучены скорее к тушенке, чем к телятине в чесночном соусе. Жюли постоянно приходится перекусывать на ходу, чтобы не потерять мир из виду. Если бы в прошлом году ее так здорово не потрепали (сломанная в трех местах нога, двустороннее воспаление легких, к тому же наркотиками накачали до полусмерти), в настоящий момент она точно пощипывала бы себе горошек где-нибудь в субтропических зарослях, пытаясь разобраться, кто кого мочит, с каким успехом и куда это всех нас приведет... К великому счастью, из рук разбойников, которые так круто с ней обошлись, я получил мою Жюли, озабоченную в основном поправкой собственного здоровья и изготовлением моего счастья.
Итак, Жюли готовит. Колдует, склонившись над медной кастрюлькой, в которой булькают сладкие кратеры рыжего сиропа. Она помешивает, чтобы не приставало к стенкам. Одно это движение кисти, передаваясь через согнутую в локте руку, дугу плеча, изгиб спины, заставляет плавно покачиваться ее бедра. Вынужденное бездействие этих нескольких месяцев очаровательно округлило ее формы. Раньше платье не обтягивало так аппетитно ее фигуру. Когда она без покровов, темные следы от ожогов превращают ее в леопарда. В одежде она – все та же моя Жюли, как и три года назад, когда я выбрал ее себе, ни секунды не сомневаясь. Ее тяжелая грива (как сказал бы Ж. Л. В.), золотистая осень ее взгляда, изящество ее кистей, легких, как крылья, львиные нотки ее голоса, ее бедра и ее грудь, – словом, вся она настолько мною завладела, что если мне и предназначена какая-нибудь женщина, то это именно она и никакая другая. Плоть и кровь. Женщина, которую я люблю, прежде всего – животное, совершенное воплощение млекопитающего, стопроцентная самка. И так как я любимчик Венеры, то и внутренний мир моей избранницы оказался под стать ее внешней красоте: у Жюли прекрасная душа. Ее сердце открыто всему миру. Да что там миру, каждой букашке, которая его населяет. Жюли любит Клару, Жюли любит Жереми и Малыша, Жюли любит Терезу, Жюли любит Лауну, Жюли любит Верден – да, да, и Верден тоже, – наконец, Жюли любит Джулиуса. Жюли меня любит, что уж там говорить.
Итак, оказывается, Жюли умеет готовить. Вы скажете, это лишнее? Забодай меня комар! Все женские журналы вам это подтвердят: путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.
– Пирог с розовым сиропом, Бенжамен.
– С розовым? – удивляется Жереми, он отродясь такого не видел.
– Это рецепт моего отца. Наш дом в Веркоре утопал в штокрозах. До самого того дня, когда мой папа-губернатор решил пустить их в дело.
Джулиус – большой дока по этой части, у него уже слюнки текут в предвкушении лакомства; Малыш так истомился, что стекла его очков запотели от напряга, под конец и весь дом превратился в сплошную штокрозу, утопающую в собственном соку.
– Но, Жюли, тебе не кажется, что сейчас не до пирогов? Клара в трауре, думаешь?..
(Малоссен и приличия...) Да, я на самом деле задал этот вопрос. Жюли бросает в ответ, даже не обернувшись:
– Ты, что же, ничего не заметил, Бенжамен? Послушай, как поет Ясмина.
В детской Ясмина все еще поет, держа за руку Клару, которая все еще спит. Но в напеве уже нет печали. И тень улыбки гуляет по лицу Клары.
– К тому же Ясмина принесла нам кускус.
* * *
Мы уплетаем кускус Ясмины и пирог Жюли, пока старый Тянь кормит с рожка Верден. С рождением Верден старый Тянь стал безруким. Теперь он вынужден обходиться одной рукой, вторая занята Верден. Разменяв седьмой десяток, он сделал для себя открытие, свойственное скорее молодым людям: быть отцом значит быть безруким.
Мы трапезничаем под музыкальное сопровождение Ясмины, которая своими песнями отгоняет призрак Сент-Ивера.
Маленький кусочек спокойствия.
Тщательное пережевывание.
И все же что-то тревожит Жереми. Это у него на лбу написано. А когда у Жереми по лицу можно читать с такой легкостью, готовься к худшему.
– Что-то не так, Жереми?
Я спросил наобум, зная, что он ответит: «Нет, ничего».
– Нет, ничего.
Извольте. Напряженная работа вилками, потом Тереза попытала счастья:
– Жереми, может, все-таки скажешь, что с тобой, а?
Голос у нее с самого рождения был резкий, без интонаций, и под стать ему – характер: неприступная Тереза, в постоянной обороне, заводится с пол-оборота, всегда напряженная, как натянутая струна.
– Что пристала, я же у тебя не спрашиваю твой гороскоп!
Тереза и Жереми – образец братской любви. Друг друга не переносят, но готовы снести друг за друга что угодно. В тот день, когда Жереми подкоптился, как цыпленок, на пожаре в своем лицее, впервые у меня на глазах с Терезой случился припадок, вызванный ее собственной профессиональной несостоятельностью: «Куда я смотрела, Бенжамен, как же я не смогла этого предсказать!» Она рвала на себе волосы, в буквальном смысле, как в каком-нибудь русском романе. Ее худые руки рассекали воздух, как мельничные крылья: «К чему тогда все это?» Она махнула на свои астрологические книги, гадальные карты, амулеты, талисманы. Сомнение... Впервые в жизни! А однажды, после киносеанса (мы ходили смотреть «Муссон» – историю парня, который в начале пьет одно виски, а в конце – одну воду), Жереми мне и говорит: «Будь я мужчиной, то есть если бы я не был ее братом, я бы выбрал Терезу». Он, вероятно, прочел в моем взгляде вопрос, так как тут же добавил: «Она классная, эта девчонка». И потом, по дороге домой: «Как по-твоему, Бенжамен, парни что, совсем дураки, не видят, какая она классная, Тереза?»
Короче, сейчас Жереми не по себе.
И вот как раз за пирогом в розовом сиропе Малыш, протирая стекла очков, спокойно заявляет:
– А я знаю.
Я спросил:
– Что ты знаешь, Малыш?
– Знаю, что с ним, с Жереми.
– Только пикни!
Бесполезно. Кроме его собственных кошмаров, Малыша ничто не может испугать.
– Он думает, будет ли Тянь рассказывать нам «Фею Карабину» сегодня вечером.
Все оторвались от пирога и посмотрели в сторону Тяня. Не стоит недооценивать беллетристику. Особенно когда она щедро приправлена реальностью, как, например, «Фея Карабина» в устах старого Тяня. Приторная пилюля, от которой мы не можем отказаться даже в худшие моменты нашей жизни. При одной мысли о том, что неприятность с Сент-Ивером лишит его очередной порции сказки на ночь, Жереми чувствовал себя таким обездоленным, что чуть не падал в обморок. Я поймал взгляд старого Тяня и в нагрузку к нему – взгляд Верден, которая стреляла всегда в том же направлении, и незаметно кивнул.
