лица! Кэджа!
Свора, только что являвшая собой неукротимую ярость, вдруг явила щенячье малодушие и так дружно завиляла хвостами разной степени укороченности – вплоть до корня квадратного из Вильгельма, бывшего породистым датским догом до того, как проиграл республиканскую выставку, – что пыль заклубилась над асфальтом.
Ах, водка-матушка…
– Кстати, а кому обязаны мы своим чудесным, так сказать, избавлением?.. – Арсений вопросительно поднял свой пластиковый стаканчик.
Избавитель полицейских посмотрел на них из-под полей соломенной шляпы. На одного, на другого. Наконец изрёк:
– Роберто Лоретти, гранд-бас «Сургутнефтегаз-опера», – представился бомж, аккуратно расправляя бумажную салфетку.
Кононов поперхнулся, забрызгав хлипкую стойку водкой.
– А что вас удивляет? – неодобрительно покосился на него оперный бас, заправляя бумажную салфетку в отворот драпового пальто. – Робертино, – так в детстве зовут, пока ещё бамбино. Или, по-вашему, Чиполлино так и помер Чиполлино, не став ядрёным Чиполло?
– Да нет, – утёрся Кононов рукавом свитера. – Я про оперу. Как же это тебя… простите, вас угораздило из «Опера», и сюда? – Ильич обвёл взглядом замызганные задворки Кривоконюшенного, где приютился бар.
– Куда, сюда? – искренне не понял его престарелый Робертино Лоретти, также оглядываясь по сторонам.
…Засаленная стойка под провисшей маркизой, штабель пластиковой посуды, дожидающийся грузчика на асфальте, отвал мусора под стеной, из которого тут и там торчат собачьи зады разной степени восторга…
– Ну… – смутился Ильич, подбирая слова. – Как говорил пролетарский классик…
– «На дно», что ли? – догадался Роберто и, снисходительно улыбнувшись в бороду, вынул из-за пазухи плоскую бутылочку с чёрно-золотой этикеткой «Black Jack». – Это я в образе.
Водка из пластикового стаканчика тонкой струйкой полилась в бутылочку.
– В чьём, если не секрет? – поинтересовался Точилин, заинтригованно наблюдая священнодействие оперного певца.
– А вы догадайтесь. – Едва закончив аптекарской точности процедуру переливания, Роберто одним махом выплеснул содержимое бутылочки в пасть. – …С трёх раз, – крякнул он в рукав и стал аккуратно закручивать жестяную пробку.
– Не силён я в опере, – признался Арсений. – Кто там, у Горького, «На дне» басом? – перевёл он взгляд на Кононова.
– Поёт? Никто, – очнулся ст. лейтенант. – Нет такой оперы.
– Сусанин я, – ворчливо подсказал гранд-бас и принялся рыться пальцем в кровавой брюшине хот-дога. – Из оперы Глинки «Жизнь за царя». Видите, вот, басурман вожу на погибель. – Он мотнул растрёпанной бородой назад, за плечо.
«Басурмане», рассевшись за его спиной полукругом, с религиозным благоговением впитывали фимиам жирной одноразовой посуды и колотили хвостами по асфальту. Только породистый Вильгельм, проникшийся всей безвозвратностью своего падения, вновь и вновь пытался пробраться к заветной мусорной корзине в дверях заведения.
– Вильгельм! – прикрикнул на него Роберто. – Кэджа!
Вздрогнув так, что послышался перестук тощих ребер, дог попятился, однако уже через минуту опять начал подбираться к двери в буржуазный рай.
– Вотум сепаратум, – негромко сообщил ст. лейтенант и сощурился точь-в-точь как его хрестоматийный тёзка. – Ни в какой образ он не входит. «Ах, водка-матушка, ищи меня на дне», – это вот о таких. Но насчёт Сургута – правдоподобно. На осень сюда перебрался, а подморозит – дальше на юг откочует.
– Всё может быть… Кстати, – спохватился Арсений, оторвавшись от наблюдений за мытарствами дога. – Вы не видели, что тогда произошло с нашим водителем?
Роберто уставился на Точилина непонимающе.
– Ну, сегодня, когда ваши поляки, то есть собаки, пончики нашли? – попытался подсказать Кононов, но понимания в лице оперного мужа не прибавилось.
– Вы его даже по имени называли: «Фадей», – внушительно подсказал Арсений.
– «Нет больше вашего Фадея…» – заупокойным басом процитировал Ильич.
Но Роберто только переводил доброжелательно-невменяемый взгляд с одного полицейского на другого, пока Арсений наконец не догадался послать за добавкой.
Пришлось снова ждать, пока следующие сто граммов из пластикового стаканчика не будут перелиты в бутылочку из-под виски. Откуда – в оперную глотку.
– Ах, Фадей?! – с радостью узнавания шлёпнул себя ладонью по лбу оперный муж и даже обеспокоился: – Как он?
– Жить будет, – поторопил Роберто капитан Точилин. – Кто на него напал? Вы видели? Вы их знаете?
Поток вопросов Роберто пресёк царственным жестом и полез под стойку, в свой рюкзак. Порывшись в содержимом рюкзака, он выставил на столик мятую жестяную банку консервов.
Томаты. Бракованные или просто неприглядного товарного вида? Точилин с Кононовым обменялись недоумевающими взглядами.
– И что?.. – обратился было Арсений за разъяснениями, но наткнулся на такой увлечённый взгляд Роберто куда-то за свою спину, что поневоле и сам обернулся.
До вожделенной урны с прахом курицы оставался всего какой-то шаг, когда…
– Вильгельм! – громогласно окликнул дога гранд-бас. – Кэджа!
Дог упал замертво.
– А что такое «кэджа»? – невольно отвлёкся от допросной темы Арсений и обернулся на… пустое место, занятое только мятой банкой медного отлива.
– Это блюдо такое корейское, вроде как суп из собачатины, – сообщила официантка, оказавшаяся поблизости. – Им собачий пастух их так пугает.
Она кокетливо поправила кокошник, игриво заколотый на золотых кудряшках, и одёрнула под нейлоновой курткой передник.
– Кто? – посмотрев на неё и вновь пустое место из-под бомжа, переспросил Арсений.
– Этот, – кивнула на то же место девушка. – Его же корейцы нанимают, чтобы он собак по помойкам пас и от живодёров из ЖКХ охранял, чтоб не задрали задурно. Ещё что-нибудь брать будете? Свободная касса… – кося из-под золотых кудряшек на Арсения, девица призывно зашуршала мятыми купюрами в кармашке передничка.
– Как ты думаешь, что «нефте-бас» хотел нам этим сказать?.. – взвесил банку Кононов на ладони уже на обратном пути.
– А думаешь, что-то хотел? – с сомнением отозвался Точилин.
– Ну, не за водку же он с нами расплатился просроченным… – Ильич запнулся, разглядывая на дне банки штамповку срока годности. – Погоди-ка!..
– Что?
– Да это же послание!
– Куда? – по-прежнему равнодушно поинтересовался Арсений.
Вместо ответа Кононов подсунул ему под нос чёрный трафаретный оттиск на дне банки: «МО РФ. Зак. ВО. зак 02.02.12» – прочитал Арсений сквозь маслянистые разводы складского солидола.
– Закавказский военный округ, закладка стратегического запаса, дата, – легко расшифровал капитан милитаристскую абракадабру. – Это значит…
– Что нам надо срочно связаться с моим человечком в УБЭП, – живо подхватил ст. лейтенант. – И выяснить, кто сейчас сбывает в Москве неликвиды из стратегических складов ЗакВО…
– Это значит, – отмахнулся от его фантазий Точилин, – что надо пойти на свалку, где наш Сусанин собачий набрался этой гадости, и осмотреться там как следует. На предмет? – Он посмотрел на подчинённого.
– На предмет кавказского следа? – предположил тот и сам же и подтвердил: – Ну да. Фадея же грохнули с кавказским акцентом, но…
– Что «но»?
– Но почему тогда томат, а не, скажем, «Лечо»? – переспросил Кононов.
– Потому, что «Лечо» не кавказская кухня, а венгерская.
– А-а… А как правильно, если по-кавказски?
– Сациви…
«Сациви ещё ест – 100 руб.» – обнаружился искомый кавказский акцент в конце прейскуранта, намалёванного на внушительных
