Все похолодели, тревожно прислушиваясь. Из спальни доносился жуткий треск и грохот. Можно было подумать, что там находится буйно помешанный, крушивший всё что ни попадя.
Мама Жанна несколько раз постучалась в Дверь, прося впустить её, но Жорж Мельес никак не отреагировал. Наступило затишье – были слышны только шаги по скрипучим половицам и тихое бормотание. Потом, старик, по видимому, что-то перетаскивал, роняя, вбивал гвозди в стену, опять перетаскивал, сопя от натуги… Изабель с Хьюго сидели на диване, сжавшись в комок, и тихо молились, а бабушка Жанна плакала. Этьен с мсье Табаром попытались выбить дверь плечом, но та не поддалась. Звуки за дверью становились всё громче и всё более пугающими.
И тут Хьюго воскликнул: – Изабель, отмычка!..
Все столпились на пороге спальни, приготовясь к худшему.
Мебель была цела (не считая оторванной дверцы армуара) – просто некоторые её предметы перекочевали на другое место. Так, кровать была отодвинута от дальней стены, а стол переместился в центр комнаты. И все стены – где только было возможно – были облеплены рисунками папа Жоржа, безо всяких церемоний он просто прибил их гвоздями.
На полу плотным ковром были также разложены рисунки. Сбоку возле двери была втиснута тумбочка, на которой работал проектор, проецируя изображение на покрытую рисунками стену и на лицо папаши Жоржа – тот сидел за столом, повернувшись спиной к экрану и что-то рисовал на листе бумаги перьевой ручкой. Да, сейчас он здорово походил на «сошедшего с катушек» человечка…
Разговаривать с кем-либо из взрослых он явно не желал, обращаясь через их головы к детям. Изабель с Хьюго осторожно протиснулись вперёд и растерянно затихли.
– А вы знаете, – сказал им старый Мельес, – в какой я родился семье? Мой отец был башмачником. У нас дома хранились обувные колодки, гвозди, вечно пахло кожей и клеем… Со временем отец разбогател и стал владельцем фабрики. И прочил меня на своё место, когда состарится. А я не хотел этого. Мне хотелось делать механические игрушки.
У меня была мечта – стать фокусником и иллюзионистом. Когда я достиг совершеннолетия, отец взял меня в долю. Но я очень разочаровал его, продав свои акции его другу, профессионалу в своём деле. Сам же я сбежал. Построил свой театр. Встретил любимую женщину… Она стала моей ассистенткой .... Милая Жанна…
В театре у меня была своя мастерская – святая святых, я туда никого не пускал. Именно там я и сотворил своего человечка. Зрители очень его любили… А потом появились братья Люмьер… И я заболел синематографом… Познакомился с Люмьерами, уговаривал их продать хотя бы один киноаппарат. Но они отказались, поэтому мне пришлось доходить своим умом что да как… Тогда и без меня очень многие иллюзионисты переметнулись в кино, но меня это всё равно не остановило. Я стал кинорежиссёром
Моя прекрасная Жанна… моя муза… звезда всех моих фильмов… Мы сняли сотни картин! – казалось, нашему счастью не будет конца… Но потом началась война… а после войны я уже не смог вписаться… Кино бурно развивалось, появились режиссёры, умеющие хорошо работать локтями…
Или я сам чего-то недопонял, ведь художник всё время должен расти… Это был тяжёлый день: я должен был объявить своим работникам, что студия закрывается… А потом мой лучший кинооператор разбился с семьёй на машине… Он с женой погиб, но их маленькая дочка выжила....
– Это была я? – воскликнула Изабель.
– Да.
– Значит, мой отец тоже снимал кино?
– Да, мы с ним работали на нескольких последних картинах. А твоя мама преподавала в школе литературу. Это были родные для нас люди, их смерть потрясла нас.
Конечно же мы забрали тебя к себе. Ты стала для нас светом в окошке, ничего другого и не нужно было. С синематографом было покончено. Мы с Жанной захлопнули дверь в прошлое и заперли её на ключ. Все декорации и костюмы я сжёг, а плёнки продал на обувную фабрику – у них был специальный цех по переработке целлулоидных отходов…
Увы, из моих фильмов получились отличные целлулоидные каблуки… На вырученные деньги я купил на вокзале лавку игрушек: цокая каблуками, мимо неё сновали бесконечные толпы людей.
Единственное, что осталось у меня от прошлой жизни и что я не осмелился уничтожить, – это механический человечек. Я подарил его музею. Человечек долго лежал в запасниках, пока не сгорел там во время пожара… Вскоре пропал и запасной ключик, подаренный мною жене на одну из годовщин нашей свадьбы.
На этом бы история и закончилась, если бы не дети. Ну и где же теперь мой человечек?
– Он у меня… на вокзале, – ответил Хьюго.
– Так ты что, живёшь на вокзале?
– Да, мсье.
– Как же так случилось?
– Это долгая история.
– Ты мог бы принести сюда человечка?
– Конечно, мсье – одна нога здесь, другая там…
Призрак вокзала
Хьюго оделся и выбежал на улицу. Он спешил под проливным дождём, радуясь, что очень скоро человечек будет возвращён его создателю.
…Хьюго вошёл в зал ожидания. У него болела рука, и он решил прихватить из кафе немного льда для примочек. Пока хозяйка кафе Эмили болтала с разносчиком газет Фриком, мальчик зачерпнул с продуктовой витрины пригоршню льда, не забыв про бутылку молока.
Он уже собрался уйти, как услышал обрывки разговора:
– …Точно вам говорю, мсье Фрик. Моя подруга работает уборщицей в полицейском участке, и она приносит мне самые свежие новости! Например, месяц назад чистили дно Сены и натолкнулись на утопленника!.. Говорят, бедолага пролежал там не один год! Хорошо, что при нём была серебряная фляжка с гравировкой…
Хьюго так и вздрогнул.
– Помните нашего хранителя времени? Тот ещё забулдыга, – упивалась сплетней мадам Эмили. – Так это он, представляете?
– Это надо же! – зацокал языком мсье Фрик, завидуя уборщице, которая, оказывается, узнаёт все новости раньше любого газетчика. – Наверное, у этого пьянчуги нет семьи, если его никто не хватился.
– Да, но как вы не понимаете? – нетерпеливо воскликнула мадам Эмили. — Человек пропал, а часы продолжали идти! Но стоило найти его труп, как часы начали давать сбой! А всё знаете почему? Потому что много лет хранителем работал призрак, призрак! А когда тело подняли со дна реки, призрак взбунтовался! Теперь над нашим вокзалом нависло проклятие, точно вам говорю!
Никогда в жизни Хьюго ещё
