на теле отмирал не совсем, а за весну к лету мех возвращал себе густоту и блеск. У полеводов такой шуба бывала только в сытную осень. Меня из-за этого комплексовало: ведь мужики могли думать, что обжираюсь я круглый год. А это не так. Питался со всеми одинаково, только когда к Силычу на водокачку ходил ягоду ему помочь «потрепать», объедался оскоминой. От неё, думаю, такая шуба моя. Ночами в правлении подстригал, а сейчас решил обрить совсем. Под трико-ком волос не виден, но под ним явно угадывался, да и толстил неестественно. На запястьях, на щиколотках и на шее вырастал объёмистей и пышней — сниму браслеты и ошейник, за пуделя сойду. Не идти же таким к мирянам.
Спецназовским ножом скребанул по груди. Под сбритым волосом кожа покраснела, залоснилась, будто тонкой плёнкой покрылась. Раздражение пошло. Силычева мазь лежала в сейфе, пойти в правление, времени ещё хватало. В трубе обреюсь, заодно Евтушенко позвоню, договорюсь о личной встрече. Только решил, как услышал через открытый потолочный люк, что понукание хлопцев сменились на возбуждённые крики.
Набросил на плечи накидку и поднялся через потолочный люк на крышу. Оказалось, вернулся Донгуан и бегал по ту сторону «миски» в поисках прохода. Видимо, дезертировал он давно, блуждал в сопках, фильтры в респираторе сменить было не кому, от того «осоловел». Ржал и бешено перемалывал воздух, попадая копытом в стену купола-ПпТ, отчего та обсыпалась искрами. Бесился жеребец больше, я догадывался, по другой совсем причине: вернулся к «инструменту похоти» а тут преграда. Иначе как «инструментом похоти» я, видевший, как по утру после бурной ночи вожака силой вывели из амбара возглавить табун, называть свою скульптуру не мог.
Как только Донгуана впустили и сняли респиратор, он стремглав понёсся к амбару. Вломился в приоткрытую дверь, в которую через секунду вылетел пулей ошалевший кашевар Хлеб с газовым баллоном в руках. Я распорядился скульптуру вынести и установить у вагона-ресторана, холкой упереть в стенку и ноги передние заправить в колёсную тележку, чтобы устойчивей была. Хлопцы вмиг всё выполнили, предстоящее зрелище их занимало больше, чем борону по деревне таскать. Хотя потехи и тогда было немало: под стеной купола подрывались на «минах», старых, «поставленных» дядиными марпехами, полагаю. Перед кобыльей головой у колёсных ободов сделали выборку нескольких камней, чтоб уместились и остались на виду губы и язык. Предвкушая развлечение, смущались. Мальчишки. На «Звезде» с младенчества в «суворовском», а на Уровне Марса, в учебных лагерях, жили все больше по «красным канавам». Сверстниц не знали. Что дети берутся не только из крео-урн, узнавали зачастую, сменив погоны суворовца на курсантские военного училища. Делали ставки, за какое время ямка под губами и языком кобылы наполнится малафьёй жеребца.
Обратно спуститься к себе в закуток, решив не наблюдать за действом безобразным — Донгуана уж подвели к «станку», сняли с глаз шоры. Но не успел: под «миску» впустили Кондрашку. Завидев меня на крыше, он подбежал под стену барака, вытянулся по стойке смирно с пальцами у виска. Хотел доложить по форме, но я его упредил:
— Шапку сними! Чего надо?
— Связь с Мирным нарушена, — стянул Кондрашка с головы балаклаву-подшлемник.
— Сломал-таки аппарат! — набросился я.
— Я со сторожем Мирного переговаривался, вдруг шум в трубке пропал. В правление позвонил, но тебя там не оказалось. Спустился в каптёрку к Силычу за советом, он сказал сильно крутило в сопках и потому, возможно, кабель оборвало.
Я спрыгнул с крыши:
— Взвод, стройсь!!
Хлопцы растерялись: услышали забытую и так всеми желанную команду. Или оттого, что увидели меня нагишом под распахнувшейся, когда приземлялся, накидкой. Мужики, те среагировали мгновенно: оставили кружки с чифирём и первыми стали под руку Брумеля. Из барака вылетел Селезень со своими разнорабочими. Из кухни столовки вышли Хлеб, Крыся и Камса; мою команду они не слышали, но заинтересовал переполох в колхозе. А докладывал старший сержант об отсутствии в строю лейтенантов Крашевского и Комиссарова, прапорщика Лебедько и истопника Чона Ли, поняли, в чем дело и опрометью понеслись к строю.
— По порядку рассчитайсь! — прервал я доклад Брумеля. Подбегавшие земляки меня не интересовали, я высматривал небёнов — все ли в строю.
Рассчитались. Все были. Вытер со лба холодный пот. Я чего испугался? Хлопцы бегали по ночам на завалинку в Мирный, но не всех девчонки там ждали. Кто-то из отвергнутых воздыхателей висит сейчас на телефонном проводе по ту сторону башни водокачки. На змеевике.
— Столпились! Рано радуетесь: официально здесь — колхоз, вы — колхозники. Бороны соберите и уложите под стенами амбара. Воняет. Подрывались у стены купола, так воронки песочком присыпьте. Донгуана огородите листами гофры, скройте с глаз, смотреть противно. Селезень, примись за уборку. Ах, да! Боронами, воронками и Донгуаном займётесь после, а сейчас… жбанок спирта тому, кто найдёт обрыв телефонного кабеля. Дневальный рядовой Милош, можешь участвовать. Селезень, к тебе и твоим это не относится, продолжай уборку.
Никто из понуро разбредавшихся полеводов прыти не проявил потому, что знали: спирт из личных фляг весь выпит, а тот во фляжках, что полагался на очистку «макариков» — у Силыча, Председателю у того не выпросить.
Нестерпимо зачесалось под шубой, но почесал я только обритую грудь под запахнутой накидкой.
— Из фляги комиссара роты выделю, — напомнил я о НЗ. — Слукавил: оставалась у меня со спиртом одна из двух моих фляг. Фляги погибших комиссара и разведчиков выпиты.
Враз стрекача задали. В проходе под «миску» пробку устроили. Только когда поднимали пыль далеко за водокачкой и крестьянским кладбищем, подумал, что кабель мог быть повреждён и на территории погоста, копытами Донгуана. Свистнул в след, но не услышали, бежали, только пятки сверкали. На кладбище — ни ногой: помнили мой приказ. Обогнули с двух сторон. Не догадались потянуть за провод — определить, вдруг среди обелисков обрыв.
Я взобрался на крышу барака, пролез в люк и спрыгнул вниз. Снял накидку, раскатал из браслетов и ошейника трико-ком, надел зипун, подпоясался и раздвинул створку занавеси. В общем помещении спального барака бывшие дядины разведчики мыли полы.
— Слушай, звеньевой, — вышел я из закутка, — по пятьдесят грамм спирта каждому выделю, если сейчас пойдёшь на крестьянское кладбище и отыщешь обрыв телефонного кабеля.
Селезень выпрямился.
— Дудки, Председатель! — отказал смело. — Полоть на самых трудных
