«серый кардинал» Ставки, Данилов! – уверенно произнес Баташов.
– Юрий Никифорович? – удивленно воскликнул Юдин. – Никогда бы не подумал, что он заправляет здесь всем. Хотя, конечно, слышал я что-то о взаимоотношениях Данилова и Янушкевича в Генеральном штабе. Неужели и здесь, в Ставке, он по-прежнему имеет влияние на начальника штаба?
– По моему убеждению, Данилов орудует не только помимо начальника штаба Янушкевича, – уверенно промолвил Баташов, – но и помимо Верховного главнокомандующего. У Данилова одно стремление – всю войну вести единолично. Никого не спрашивать, ни с кем не советоваться и всю славу и доблесть наших войск свести к своим стратегическим талантам. Сопоставляя все мелочи, можно сделать неутешительный вывод, что Верховный главнокомандующий не в курсе дела, у него нет общего плана, а в результате – нет общей воли, нет цели, нет идеи. Директивы штаба Верховного главнокомандующего в лучшем случае когда в них и мелькают идеи, являются лишь решением задачи на основании результатов боев, но эти указания никогда не идут вглубь, а ограничиваются указаниями, до какого рубежа дойти. Рубежи эти очень малы – верст 60-100. Но дальше – ни полслова. Затем проходит томительно время стоянок, и вдруг снова задача дается, короткая и часто без связи с предыдущим периодом, под влиянием случайных успехов или неуспехов в каком-либо частном месте. Вследствие этого, имея даже численный перевес над немцами, мы с самого начала войны несем огромные потери. Вот почему даже небольшая победа под Варшавой вызвала такой ажиотаж не только в Ставке, но и в самом Петрограде. Ведь недаром же сам император к нам пожаловал…
– Господи! – неожиданно взмолился Юдин. – Дай нам достойного врага, но только освободи от бездарей, ради своей славы ведущих русскую армию к погибели.
Генералы истово перекрестились. В купе вновь стало тихо, было слышно лишь, как за окнами вагона перекликались казаки конвойного полка, охранявшего Ставку.
– Откуда берутся такие, как Данилов, Янушкевич и иже с ними? – прервал затянувшееся молчание Баташов. – Ведь все они родились от русских матерей, все познавали Великую историю России, готовились свое Отечество защищать…
– Ты, знаешь, бывая на передовых позициях, я не раз случайно слышал разговоры солдат, которые зачастую сводились к одному: «Продали генералы Россию-матушку! Миллионы взяли!» Я никогда не относил эти слова к себе, потому что, и ты это прекрасно знаешь, никогда не готовил себя к генеральской карьере. Так уж вышло. Погиб в бою командир дивизии, вместо него назначили меня. Отстранили от службы за оставления позиций командира корпуса, и вновь я оказался под рукой, назначили на вышестоящую должность. На войне такое бывает. Но простой человек, глядя, как бездарно гибнут его товарищи из-за просчетов больших начальников, думает по-другому. Ему становится доступной мысль, что можно дослужиться до высокого положения, заслужить чины, ордена, доверие правительства и оставаться человеком вредоносно-никчемным, как большинство наших нынешних генералов. Поэтому он ищет измену там, где мы с вами видим только непроходимое невежество, осложненное самодурством и самомнением. Невежество пышно расцветает на почве бесправия, безгласности, угодливости, раболепства и лести. Я считаю, что из всех явлений русской жизни карьеризм ради карьеры – самое наихудшее из наихудших явление, достойное всякого презрения. Большинство таких генералов, это китайские болванчики, кланяющиеся с этажерок. Зайцы, мнящие себя тиграми. Двуликие Янусы, в сторону высших – подобострастные, заискивающие, в сторону низших – мечущие громы Юпитера. Я и до войны не был в числе поклонником красной подкладки. Потому что знал, чтобы быть в России генералом, надо родиться, нося в душе специфические, генеральские качества. Когда учили грамотности, у меня была книжка с картинками, где, между прочим, был рисунок превращения головастика в лягушку. Сначала черный кружочек – это первый рисунок, второй рисунок – у кружочка вырос хвостик, далее кружочек делается овалом, еще стадия – у овала обозначаются лапки, пока наконец не образуется жаба. Хотя эта жаба совершенно не похожа на первоначальный кружочек-головастик, по-видимому, не имеет с ним ничего общего, но тем не менее именно головастик, а не другая какая-нибудь инфузория, живущая в воде, есть зачаток жабы. Вот то же и с генералом. Еще будучи в младшем классе кадетского корпуса будущий генерал, тогдашний кадет, поражал всех своих товарищей своим феноменальным равнодушием ко всему, что не касалось зубрения уроков и строевых занятий. Никакие силы ада не могли вызвать его на поступок, в котором была хоть капля гражданского самосознания. Он с изумительной, не по летам развитой способностью умел разгадывать характер начальника, преподавателей и всех тех лиц, в ком имел нужду, и подделываться к ним. Учился он прилежно, но сверх программы не прочитывал ни строчки. Ко всему этому в нем как особое свойство культивировался чудовищный эгоизм – всех людей и все явления он рассматривал под углом зрения личного благополучия. Все это, так или иначе, шло ему на пользу, и по его понятиям было хорошо. И наоборот, он был мертвецки равнодушен к тому, что причиняло ему неприятность и отчего он не имел пользы. Он готов был с легким сердцем погасить солнце, если оно мешало ему днем спать, и призвать на страну холеру, чтобы упали цены на арбузы, которые он любил.
С годами все эти качества и свойства возрастали в чудовищной прогрессии. Будучи офицером в полку, он лелеял в душе мечту об академии, в то же время всячески подлаживался к начальству, для чего с одинаковым удовольствием адюльтерствовал с обрюзгшей, годящейся ему в матери женой командира полка, танцевал и ухаживал за его молоденькой дочкой и при случае доносил на товарищей. Попав в академию, он бессмысленно зубрил, изучая главным образом не науку побеждать, а секрет профессорских «коньков», на которых он выезжал на экзаменах благополучно. Из академии он в строй, конечно, не желал идти. Что ему было там делать? Он всецело отдался канцелярской деятельности: десяток-другой лет, проведенных в разных канцеляриях, штабах, управлениях, на разных чисто штабных ролях с кратковременными гастролированиями в строю, и вот вам уже бригадный командир. Никогда никем непосредственно не командовавший, ни солдат, ни офицеров не знающий, сильный только в бумагомарании и умении угадывать «веяния». Грянула война, и он – начальник дивизии. Ему вверяются тысячи человеческих жизней. К этому времени эгоизм и самомнение уже успели совершенно ослепить его. Ему совершенно известно, что он человек из ряда выдающийся, если он и допускает какие-нибудь сравнения с собою, то разве только с Наполеоном, и то потому, что тот был иностранец. Доморощенный Суворов еще под сомнением: «Пусть мне дают корпус, и я покажу им, что быть Суворовым не так уж трудно!»
