Пайчадзе и я невольно вскрикнули от неожиданности.
— Этот сам по себе замечательный для нас момент совпал с днём нашего великого праздника, — продолжал Камов. — Вот причина того, что мы собрались в неурочный час. Выпьем же, мои дорогие друзья, за успешное окончание первого большого космического рейса!
Бесшумно и стремительно несётся в пространство советский звездолёт. Каждую секунду остаётся позади двадцать восемь с половиной километров пути. Невидимая я неосязаемая «дорога Земли» промелькнула как молния, но зоркий глаз нашего командира увидел её, а сердце советского человека подсказало замечательную мысль — отпраздновать великий праздник именно в этой точке. Сюрприз был большой и радостный. И я и Пайчадзе горячо благодарили Камова.
— Поблагодарите также и Константина Евгеньевича. Он помог мне точно рассчитать момент и скрыть его от вас, чтобы сюрприз был приятнее. — Теперь понимаю, — сказал Пайчадзе, — почему вы так туманно ответили мне, когда я спрашивал, в какой момент мы достигнем орбиты Земли. Признаюсь, я подумал, что вы равнодушны. Камов засмеялся:
— Я ещё на Земле знал, что мы пересечём её орбиту именно 7 ноября, и хотел пока скрыть это от вас всех, но Константин Евгеньевич, между делом, сам вычислил всё и обрадовал меня своим открытием. Пришлось готовить сюрприз вдвоём и скрывать от вас двоих такое замечательное совпадение.
— Как странно, — сказал я, — что мы находимся далеко от Земли и всё-таки чувствуем себя как бы на ней.
— Мне не совсем понятна ваша мысль, — сказал Камов.
— Мне тоже она непонятна, — засмеялся я, — но, тем не менее, мне кажется это странным.
— А мне, — сказал Белопольский, — это кажется вполне нормальным. Люди всегда жили только на Земле. Сознание её постоянного присутствия так глубоко вкоренилось в нас, что очень трудно за короткий срок отвыкнуть от мысли, что она тут, под нами. Это не мысль, — повернулся он к Камову, — а скорей ощущение.
— Во всяком случае, — ответил Камов, — у меня такого ощущения нет.
— У меня тоже, — сказал Пайчадзе.
— Это потому, что вы покинули Землю не в первый раз. Но мне представляется несомненным, что во время полёта на Луну такое ощущение у вас было.
Камов отрицательно покачал головой.
— Я не помню, чтобы у меня оно было, — сказал он. — Впрочем, во время этого полёта нам некогда было заниматься анализом наших ощущений. Он был слишком коротким.
Кстати, — сказал я, — вы никогда не рассказывали нам о полёте на Луну.
И я и Арсен Георгиевич, — ответил Камов, — рассказали всё на страницах газет и журналов. Я думаю вы читали об этом полёте.
Конечно читал, — сказал я. — Но, может быть, вы могли бы рассказать что-нибудь, о чём не писали раньше?
— Мы всё рассказали, — сказал Пайчадзе.
Камов посмотрел на него и усмехнулся:
— Откровенно говоря, мы утаили один эпизод.
— Расскажите? — попросил я.
— Не стоит, — сказал Пайчадзе. — Ничего интересного.
— Разрешите нам судить об этом.
— С удовольствием расскажу, — сказал Камов. — Арсен Георгиевич скромничает. Когда мы опустились на поверхность Луны, то были вынуждены выходить из корабля, чтобы собрать образцы лунных пород. Эти выходы мы делали по очереди, так как выйти вдвоём было очень рискованно.
— Почему? — спросил я.
— Потому что на Луне нет атмосферы.
— Всё-таки не понимаю. Я читал, что вы были одеты в костюмы вроде водолазных.
— Не в этом дело, — ответил Камов, — отсутствие на Луне атмосферы опасно в другом смысле. Вы знаете, что Земля ежедневно встречает на своём пути множество мелких тел. Только в редких случаях эти частицы вещества достигают её поверхности. Обычно они сгорают на значительной высоте благодаря трению о воздух. Мы часто наблюдаем это явление и неправильно называем его «падающими звёздами». Таким образом земная атмосфера надёжно защищает нас от этой ежедневной бомбардировки. На Луне нет такой защиты, и тысячи камней различных размеров с огромной скоростью, в десятки раз быстрее полёта пули, непрерывно падают на лунную почву. Это делает лунные прогулки очень опасными. Каждый такой камешек несёт смерть.
— И вы всё-таки выходили?
— Вернее, выбегали. Не могли же мы вернуться на Землю с пустыми руками. Так вот, во время одного такого выхода крохотный кусочек метеорита ударил меня в голову. Он пробил стальной шлем и застрял в кости черепа. Я упал, потеряв сознание. Как ни мало было отверстие в шлеме, но через него стал выходить воздух и спустя минуту я был бы мёртв, если бы не Арсен Георгиевич. Правда, он был одет в «лунный» костюм, но всё же я никак не могу понять, как он успел с такой быстротой казаться возле меня. Я очнулся уже на корабле.
— Вы упали метрах в сорока от двери, — сказал Пайчадзе. — На Луне тяжесть в шесть раз меньше, чем на Земле. Я был около вас в пять прыжков. Сразу заметил отверстие. Оно было ясно видно.
— И могли сами погибнуть вместе со мной.
— Странное рассуждение! — сказал Пайчадзе. — Не мог я не пытаться спасти вас. Был бы убийцей.
— Больше того, — сказал Камов. — Когда он перенёс меня на корабль, я долго не приходил в сознание. Время пребывания на Луне истекало. Арсен Георгиевич закончил сбор образцов. Он несколько раз выходил из корабля, рискуя жизнью.
— А вы бы не сделали так? — спросил Пайчадзе.
— Положим, сделал бы, — рассмеялся Камов.
— Но всё же ваше поведение было неблагоразумно.
Даже Белопольский не мог не улыбнуться.
— Я нигде не читал о том, что вы были ранены на Луне, — сказал я. — Почему вы умолчали об этом?
— Из осторожности! — ответил Камов. — Мы боялись, что если этот случай станет известным, нам не разрешат третьего космического рейса.
— Не думаю, — сказал Белопольский. — Мало ли что может случиться. Это не причина прекращать исследование Вселенной.
Мы долго не расходились в это утро (утро, конечно, только по часам), делясь воспоминаниями, говоря о будущем развитии звездоплавания и о нашем полёте. Астрономические наблюдения, до этого дня не прекращавшиеся на корабле ни на одну минуту, были как будто забыты.
Прошло часа три, и всё вошло в обычные рамки. Белопольский и Пайчадзе занялись наблюдениями. Камов принял дежурство у пульта. Праздник закончился.
Но судьба захотела, чтобы этот день ознаменовался ещё одним событием. Произошла встреча, которая чуть не погубила наш корабль, хотя и доставила большое удовлетворение нашим учёным товарищам. Осуществилась мечта астрономов Земли, — сказал Пайчадзе, когда всё уже кончилось. — На такое счастье даже в мыслях не смели рассчитывать. Теперь я самый счастливый астроном.
— Я тоже! — отозвался Белопольский. На его всегда хмуром лице сияла улыбка, а голос звучал непривычно мягко. — Теперь мне уже нечего желать. Кроме Марса разумеется, — прибавил он.
