вы все и так знаете.
После чего резко бухнулся за парту.
В день, когда стало известно, что жена профессора умерла, Гон не пришел в школу. Ходили слухи, что у него в семье кто-то умер, но даже тогда мне и в голову не могло прийти, что это его мать и что он — тот самый пропавший сын, за которого меня выдавали.
31
Пройдя сквозь толпу, Гон поклонился перед алтарем. Все шло заурядно: следуя наставлениям отца, он зажег благовония, налил стопку сочжу, поставил перед портретом матери, поклонился снова. Все это он проделал очень быстро: поклонился всего один раз, резко выпрямился и второй раз лишь немного склонил голову — весь процесс занял лишь пару секунд. Профессор Юн подтолкнул сына, чтобы тот поклонился еще, но Гон отбросил его руку и испарился в неизвестном направлении.
Профессор предложил мне поесть перед уходом, и я уселся за поминальный стол. На столе стояли фрукты, горячий юккэчжан[25], оладьи чон[26], медовый тток[27]. У нас такое готовили по праздникам. Я сам не заметил, что проголодался, поэтому быстро накинулся на еду.
Люди часто забывают, как громко они разговаривают друг с другом. Кому-то кажется, что он говорит тихо, но на самом деле практически каждое его слово беспрепятственно влетает в уши других. За столом только и было разговоров что о Гоне: что он появился только на второй день поминок, что его еле уговорили прийти; что, едва выйдя из колонии, он снова во что-то вляпался, что понадобилась куча денег, чтобы перевести его в новую школу, что был какой-то другой парень, выдававший себя за него. От этих разговоров у меня уже в голове звенело. Забившись в угол, я отвернулся от всех, но при этом никуда не уходил и продолжал тихо сидеть на месте. Сам не знаю почему, но я чувствовал, что нужно остаться.
Когда наступила ночь и люди начали расходиться, Гон вернулся. Он не сводил с меня взгляд, сверля глазами, словно через прицел. Гон подошел, уселся прямо передо мной. Не говоря ни слова, выхлебал две миски юккэчжана, утер пот со лба и только тогда сказал:
— Это же ты? Ты тот урод, который вместо меня быть их сыном подписался?
Мне даже отвечать не пришлось, потому что Гон тут же продолжил:
— Теперь ты узнаешь, как мозгам бо-бо делают. А чё, может даже прикольно получиться. — Он ощерился и поднялся с места. И на следующий день все действительно началось. Началось по-настоящему.
32
Гон подтянул к себе двух типов, которые все время ходили за ним по пятам. Один, тощий, был кем-то вроде секретаря: что Гон скажет, то и передает. Второй, здоровяк, должен был всем показывать, за кем сила. Был еще и третий, но тот держался чуть в стороне и, похоже, не так уж дружил с остальными. Хотя и основную троицу вряд ли можно было назвать друзьями: так, что-то вроде сговора, кучковались вместе ради общих интересов.
Как бы то ни было, травить меня стало новым хобби Гона. Он неожиданно появлялся передо мной, выскакивая как черт из табакерки. Он мог подкараулить меня возле буфета и дать тумака. Или же, стоя за углом в конце коридора, подставить подножку, чтобы я упал. Всякий раз, когда его незамысловатые комбинации удавались, Гон так радостно смеялся, словно только что получил роскошный подарок. Вслед за ним начинали смеяться и его шестерки по бокам, чтоб не выбиваться из общего ритма.
Вот только я ни на что из этого вообще никак не реагировал. Теперь в школе уже всё больше начинали сочувствовать мне, а Гона — опасаться. Но учителям все равно никто ничего не говорил. Отчасти из-за того, что понимали последствия: гнев Гона мог обернуться против них. Хотя и по моей реакции не чувствовалось, что я прошу о помощи. В общем, все решили посмотреть, чем закончатся разборки этих двух фриков.
Понятно, какой реакции ждал от меня Гон. Я знал этот тип детей: встречал таких и в начальной школе, и в средних классах. Им нравится наблюдать за перекошенным от страха лицом затравленного человека. Нравится смотреть, как он плачет, умоляет пощадить и отпустить. И за счет физической силы они обычно добивались своего. Но я знал и другое: если Гон хочет увидеть хоть какую-то реакцию на моем лице, шансов у него нет. И чем больше он будет стараться, тем больше выбьется из сил.
Прошло не так много времени, когда до Гона начало доходить, что в качестве мишени он выбрал не самого удобного противника. Он продолжал меня изводить, но уже без прежнего энтузиазма.
Чем дольше я не проявлял никаких эмоций и не просил о помощи, тем более натянутой становилась атмосфера в классе. За спиной у Гона уже начали тайком шушукаться: «Он что, сдулся?», «Да, что-то он совсем на измене».
Гону, похоже, уже надоело раздавать мне подзатыльники и сбивать с ног, вместо этого он сделал «официальное заявление», что намерен разобраться со мной окончательно. Как только закончился классный час, к доске тут же мелкой рысцой выбежал худосочный шнырь из его команды и начал что-то писать корявыми буквами. Результатом его стараний стала кривая надпись:
Завтра. После обеда. У котельной.
Тут уже сам Гон пафосно изрек:
— Короче, я тебя предупредил, а выбор делай сам. Не захочешь конкретно отхватить — значит, не придешь. Я тогда пойму, что ты испугался, и больше не буду тебя прессовать. Но если увижу, что ты стоишь у меня на пути, — пеняй на себя.
Я ничего ему не ответил, просто взял сумку и поднялся с места. Гон швырнул учебником мне в спину:
— Придурок, ты хоть понял, что я сказал? Не хочешь огрести — убирайся с моей дороги, чтоб я тебя больше не видел! — Гон аж весь задымился, от неудержимой ярости его лицо все пошло красными пятнами.
Я спокойно ответил:
— Зачем мне убираться с твоей дороги? Я как ходил по своей, так и буду ходить. Если ты там будешь — увидимся. Если нет — значит, не увидимся. — И вышел из класса. Мне вслед понеслась его ругань. Я еще тогда подумал, что Гон мучает себя довольно изнурительным способом.
33
О стычке между мной и Гоном узнали все. На следующий день прямо с утра об этом гудела вся школа: каждому было интересно, что произойдет на большой перемене.
