это отвратительно, это недостойно бывшего регента, которого отвернула даже бездна, что его породила. Ах, если бы только Дайнслейф узнал об этом, наказал бы обоих, заставив пожалеть о каждой ошибке.
— Я не могу уйти, милый мой… — опустив голову и отстранившись, ласково шепчет Кэйа, стискивая полы плаща алхимика и зажмурив глаза, опускается лбом на колени возлюбленного. — Я хочу домой, но не смогу, я не хочу гневить его, не хочу чтобы он навредил тебе.
И алхимику ничего не остаётся кроме того как провести по затылку, забраться пальцами в синие волосы, и мягко помассировать голову любимого. Его глупое солнце, отдало слишком многое ради него, почти всё. Свободу в обмен на жизнь алхимика. И хочется разозлиться, да только не получается. Кэйа чуть приподнимает голову, поднимаясь чуть выше.
— Знаешь, ты, наверное, думаешь что пришёл зря, и ты на меня злишься, но я так рад увидеть тебя… — он тянется к краю брюк алхимика, тяжело выдыхая, и высвободив чужой орган из объятий одежды, наклоняется к нему, останавливаясь в паре сантиметров от него. — Я сделаю тебе хорошо, милый мой. Слышишь, я оставил несколько записок в Вимаре, в первом доме на берегу со стороны академии. Тот учёный действительно оказался богом, для которого я теперь ключ и кто-то ещё, я не знаю, любовник или возлюбленный… Но разве это важно, если тот меня не выпустит?
Альбедо вздрагивает. Ему никогда не нравилось, когда во время близости принц начинает говорить о чём-то подобном. Руки ложатся на голову, и хочется надавить, заставить того взять, но спешить не хочется. Пусть выговорится, пусть успокоится, и так хочется пообещать ему, что он вернётся к Альбериху, что снова прикоснётся к нему, снова прикоснётся к нему, не даст позабыть о себе…
Язык Кэйи мягко обводит головку, заставляя Альбедо отвлечься, опустить взгляд на макушку, снова принимаясь перебирать синие пряди. Мягко улыбнуться, чувствуя как тот медленно облизывает его по всей длине, как приподнимает лицо, позволяя увидеть дрожащие ресницы, и хочется, хочется ещё сильнее надавить, ворваться в желанную глотку, напомнить звёздочке о том, что место его подле творения алхимии, а не бога, что им воспользовался, что поработил, почти что заковывал в тяжелые кандалы. Потемнеет его взгляд, когда губы осторожно прикоснуться плоти, а после, примутся вылизывать ту, не жалея смачивая слюной. Руки чужие обовьются вокруг талии, для удобства своего, и медленно тот начнёт опускаться, рот раскрывая, и вздох шумный заставит чуть в спине выгнуться, но ни за что не раскрыть глаз. Нет, он не позволит богу увидеть происходящего, не позволит себе дать лишнего повода для того, чтобы Альбедо пострадал от его глупости. Так непривычно, член Альбедо гораздо меньше чем тот, которым обладает божество, и он чуть дёргает бровями, принимая тот вовнутрь. Ведёт языком по поверхности, часто-часто, и едва ощутив хватку на своих волосах, тихо стонет, приятной вибрацией отзываясь в паху. Альбедо зажмуривается, и что-то внутри трясётся, ему хочется отстранить Кэйю, хочется уложить его на лопатки, запачкать одежды семенем своим, а после разорвать белую ткань, взять того почти грубо, а после оставить думать над своим поведением. Вот только бог придёт, когда почувствует что-то неладное, узнает где находится его звёздочка, и более никогда не позволит ему увидеть его. А потому он продолжает въедаться взглядом в копошащегося Кэйю, и на движения его плоть отзывается приятным напряжением, он прикусывает губы, осторожно надавливая на макушку, выжидая пару мгновений, после чего дёргается бёдрами сам, заставляя Кэйю уткнуться носом в его лобок. Он довольно улыбается, чувствуя как тот задёргается, ногтями впиваясь в копчик ему. Раз, два, Альбедо позволит тому отстраниться лишь после того, как глотка сожмёт его, как капитан начнёт задыхаться, и едва он позволит себе закончить, чуть за волосы приподнимет того, отстранит, закрывая рот чужой своею ладонью.
— Глотай, звёздочка, не хочу чтобы ты забыл о том, кому ты принадлежишь на самом деле. Однажды я выпущу своё естество, вырву тебя из его крепких объятий, и более не позволю покинуть земель ветра. Я вернусь, и тогда ты станешь той самой принцессой из сказок, которые ты перед сном читаешь Кли. А я стану тем самым злым драконом, что никому не позволит тебя от меня забрать, — шепчет он, замечая как Альберих сглатывает, довольно улыбается, позволяя тому увидеть в своём взгляде уверенность в том, что он своё слово сдержит, что место его будет подле него, настоящего монстра созданного из гордыни и бездны. — Я загрызу бога, будь в этом уверен, а когда приду в себя, ты уже будешь дома, будешь на своём месте, среди рыцарского ордена. А если ты попытаешься убежать, Джинн будет давать тебе поручения лишь с поиском кошек, ты слышишь меня?
И увидев кивок, отпустит, оставляя осторожный поцелуй на щеке. Улыбнётся довольно, и поднимется на ноги, позволяя Кэйе провести своими руками по его одеянию. И ещё одним осторожным кивком попрощаться. Внутри что-то задёргается, заставляя вцепиться глазами в удаляющийся силуэт, и едва тот исчезнет, подойти к воде, и умыться. Позволить рептилиям приблизиться к себе вновь, и придя в себя, ласково погладить одну из них между глаз. Их урчание, до жути пугающее, почему-то успокаивает, он позволяет крокодилу уложить на коленях своих длинную морду и скривить губы в мимолётной усмешке. Это так странно и весело, что очень хочется расхохотаться. Альбедо, если тот вернётся за ним, станет хуже бога. Аль-Хайтам просто его контролирует, но он не надзиратель, ни в коем случае не тюремщик, от которого бежать со всех ног надо, нет… Дешрет никогда не имел ничего общего с драконами, а потому на драконий манер чувства его ни за что не обострятся. Хотя, гневе люди тоже очень страшны. И иметь с ними дел совсем не хочется.
Кэйа ждёт, почему-то думая о том, что стоит забыть о возвращении в город свободы. Альбедо не позволит себе потерять контроль, а вернуться за ним более некому. И хочется закричать ему, позвать бога к себе, залезть тому на колени и больше никогда не сомневаться в своих решениях. Тот Альбедо, что вернулся бы за ним, стал бы совершенно другим человеком, он бы потерял слишком многое из того, за что он добровольно сердце своё ему отдал. И если Альбедо готов позабыть об этом, если готов сам стать тяжёлыми цепями, и запереть Кэйю в своих объятиях, загнать того в клетку и накрыть плотной тканью, чтобы не видел никто, то к чёрту. Он полюбил относительно светлого
