Ульянов вытащил из внутреннего кармана пиджака листок, развернул его и поднес к моим глазам.
Теперь настала моя очередь удивляться. Это был… список опечаток из какой-то книги.
— Ничего не понимаю, — пораженно сказал я. — Какие-то опечатки… На коленях… уканавших… Soyez bienvenue!.. Что за шарада?…
— Именно что шарада, — подхватил Владимир. — Обратите внимание, здесь есть еще какие-то галочки и отчеркивания. И никаких указаний на то, из какой книги взята эта страница.
Я перевернул листок. Оборотная сторона была совершенно чистой.
— Ничего не понимаю, — повторил я.
— Да, мистерия, — согласился Владимир. — И вот еще что, — добавил он. — Страница эта мистериозная не вырвана из книги, а вырезана. Именно вырезана, причем очень аккуратно и весьма острым лезвием.
— Что, по-вашему, это может означать?
— Пока не знаю, — ответил Ульянов, пожав плечами. Он взял у меня листок, аккуратно сложил его и снова засунул в карман. — Ясно лишь одно: эта страничка — какой-то ключ. Причем важный, недаром ее спрятали в портрет. И не чей-нибудь, а Чернышевского. Но пока мы не найдем, из какой книги эту страницу вырезали, мы ни на йоту не приблизимся к разгадке тайны. Так-то вот…
Я ни слова не ответил Владимиру. Угольки надежды, ранее уже угасшие, теперь и вовсе покрылись толстым слоем холодного пепла. Я прекрасно отдавал себе отчет, что найти безымянную книгу по вырезанной из нее страничке, не имеющей каких-либо распознавательных знаков, — задача куда посложнее, чем отыскать пресловутую иглу в пресловутом стоге сена. Книг на свете десятки тысяч, может быть, даже сотни тысяч… С какого конца подступить к сей проблеме — я просто-таки категорически не знал. Моего ума здесь явно было недостаточно…
Вдруг Владимир хлопнул себя по лбу.
— Куда же это мы идем? Я совершенно механически выбрал дорогу, а ведь у нас была конкретная цель. Надо же! Пружинка — дзень, и сломалась! — Он непринужденно рассмеялся. — Мы с вами, Николай Афанасьевич, полагали навернуться к господину Хардину. Это обязательно. Но сейчас, после того, что мы услышали от господина Пересветова, думаю, нам всенепременно следует посетить книжную лавку Сперанского. Вот туда мы сейчас и пойдем, это совсем близко. А к Андрею Николаевичу уж потом.
Мы повернули назад и снова направились к Заводской улице.
Я шел и ловил себя на том, что мысли так и прыгают в голове, причем вместо одной, какой-нибудь дельной, вдруг абцугом выскакивает совершенно неожиданная, нисколько в данный момент не обязательная. Шарада… Опечатки… Насилие и террор… Террор и насилие… Листок из книги… Лавка Сперанского… Внезапно пришло мне на ум, что вот жил-был отставной поручик Сперанский и вдруг взял да сноровил книжный магазин, а потом к нему еще и библиотеку добавил. И эта книжная лавка с библиотекой уже полтора десятка лет как благоденствуют. А ведь я, отставной подпоручик, тоже мог бы, наверное, книжный магазин учинить. Дело благородное, старательное, просвещению способствующее, и дочь моя со мною работала бы. Эх… Нет у меня книжной лавки, и, видимое дело, уже никогда не будет, а дочь моя вообще неизвестно где. Вот ведь беда неизбывная! Любая, даже самая отвлеченная мысль непременно возвращала меня к моей Аленушке…
Мы свернули на Заводскую и через несколько минут действительно оказались у магазина, обозначенного вывеской: «Книжная лавка А. Н. Сперанского».
Владимир не сразу вошел в лавку, а немного постоял, разглядывая широкие витрины магазина. Я тоже остановился рядом.
Витрины были уставлены и заставлены книгами — именно уставлены и заставлены, и даже перезаставлены. От прямых лучей яркого июньского солнца их защищали белые с голубыми прошвами наружные маркизы. Книги лежали в стопках, перевязанные бечевкой, стояли стоймя, выказывая корешки и лицевые стороны, некоторые были даже раскрыты, чтобы явить миру искусную вязь шрифта или красивый фронтиспис. Задние стенки витрин пестрели гравюрами и литографиями, пришпиленными к плотному картону.
Из книг здесь были главным образом новинки. Я увидел свежие тома собраний сочинений Лермонтова и Грибоедова, художественный фолиант под названием «Поэмы Оссиана» какого-то Макферсона, заново изданную «Жизнь Иисуса Христа» Фредерика Фаррара, чудесно исполненную детскую книжку «Гайавата» Генри Лонгфелло. Весьма торжественно выглядел альбом Василия Петровича Верещагина «История Государства Российского в изображениях державных его правителей». Иллюстрированная книжка под названием «Главнейшие съедобные и вредные грибы» сулила быть весьма полезной — я заядлый охотник до грибов, значительно в них разбираюсь, а все равно наверняка нашел бы в этой брошюре много для себя дельного. Наверное, хорош был «Путеводитель в Палестину по Иерусалиму, Святой Земле и другим святыням Востока». «Только куда уж мне в Палестину! — горько подумал я. — Вот спустился вниз до Самары — уже целое путешествие, да такое, что кому иному и не пожелал бы!» Зато «Альбом-путеводитель по Волге», стоявший рядом, был бы достопримечателен и мне — давно мечтал я проплыть по великой реке, ну, скажем, от Нижнего до Астрахани, города разные посмотреть, жизнь человеческую понаблюдать, да хорошо бы с Аленушкой, да с внуками… Ах, беда ты беда, опять все тот же бес за мысли дергает!.. Не путеводители тебе читать, дулебина бестолковая, а вон «Мысли о воспитании» Джона Локка! Только сейчас уже поздно, ранее нужно было это делать, когда дочь еще не упорхнула из-под отцовского крыла…
Я в сердцах шагнул в сторону, задев при этом головой фестончатый край маркизы, и толкнул дверь магазина. Владимир последовал за мной.
Внутри было немного душно, но не столь темно, как я мог вообразить по причине заставленных книгами витрин. Зал являл собою двусветное помещение, и сквозь верхние окна проникало достаточно солнечных лучей, чтобы покупатели не испытывали неудобства. Как и в большинстве такого рода лавок, здесь царил особый запах, только книжным магазинам и присущий, — пахло типографской краской, лежалым картоном, переплетчицким клейстером и той своеобычной пылью, которую только бумага и может порождать.
Книг здесь было великое множество, не зря лавка Сперанского считается лучшим и самым богатым книжным магазином в Самаре, только не до книг нам было теперь, да и в витрине мы уже насмотрелись на новинки. Я отыскал глазами конторку и, достигши ее, попросил стоявшего рядом приказчика адресовать нас к старшему в магазине. Тот склонил напомаженную голову и провел нас в небольшую комнату, дверь коей располагалась в задней стене между высокими шкафами. Здесь тоже было немало книжных стопок, перевязанных бечевками, а более того имелось бумаг, разложенных на деревянном столе о двух тумбах и лежавших кипами на полках внушительного вида этажерки. За столом сидел сухощавый немолодой мужчина в светлом парусинном пиджаке и при цветном галстуке.
— Чем могу служить, господа? — Мужчина встал из-за стола.
Мы представились.
