сторону стекла я увидел Сан Саныча Димидко и Микроба. Федор улыбнулся от уха до уха и что-то прокричал, но было не слышно. Димидко всплеснул руками, снял трубку и, не здороваясь, принялся меня отчитывать:
— Ну и напугал ты нас, Нерушимый! Звоню тебе — на звонки не отвечаешь. В квартиру приехал, там разгром и дверь не заперта. В милицию звоню — никто ничего не говорит…
Я прижимал трубку к уху и улыбался. У меня есть близкие, и они не отвернулись. И хрен с ними, с ворами в законе, ментами, суками, вот оно — настоящее.
— …а тридцатого ко мне вломились, вызвали в участок, где долго о тебе расспрашивали, но опять толком ничего не сказали. Я хоть понял, что ты живой, и находишься в ме… В общем, закрыли тебя. Но что за бред, Саня? Как бы ты смог сделать то, о чем пишут? — Он помотал головой. — Не верю!
— Я и сам до сих пор не верю, — вздохнул я.
— А чего лыбишься? Что смешного? — вспыхнул он.
— Не представляешь, как я рад вас видеть. Вчера тебе, Саныч, письмо написал.
Микроб выхватил у него трубку и прокричал:
— Но ведь если ты не виноват, то тебя скоро выпустят.
Святая простота!
— Нескоро, — не стал его обнадеживать я, — дело запутанное, может, полгода продержат, может год. Так что натаскивайте пока Васенцова.
— Но я заявку на тебя подам, ну, чтобы на воротах стоял, а то как же без тебя! Год — придумал тоже! Я все свои связи подключу, — орал Димидко.
— Просто знайте, я ни в чем не виноват, кто бы что ни говорил.
— Да ты виноват, что ли, что с Вавиловым пару раз пересекся! — продолжал негодовать Микроб, а Саныч прижимал ухо к трубке с другой стороны, чтобы слышать, о чем я говорю.
— Вот и я надеюсь, что разберутся.
Вру, не очень-то надеюсь, но вас-то зачем расстраивать. На языке вертелось, что бывают судебные ошибки, а иногда из-за них даже расстреливают, но говорить я этого не стал. Да и свидание могут прервать за такое.
Микроб передал трубку Димидко, и тот рассказал, что пятнадцатого они едут на сборы в Сочи и очень надеются, что я буду с ними. Все парни передают мне привет, каждый хотел бы прийти вместо Микроба, но так выпал жребий, а больше двух человек на свидание не пускают.
— Что тебе передать в посылке? — спросил Федор.
— Учтите: еда идет в общак, здесь так принято. Еду. Сахар. Чай. Кофе. Носки. Трусы. Меня ж скрутили, и я ничего с собой не взял. Шоколада ужас как хочется.
— Нам теперь нового директора команды искать надо, — пожаловался Димидко. — Тирликас-то тоже пропал, и если с тобой хоть связаться можно, он вообще исчез с радаров.
Я поджал губы и похлопал по ним — мол, ничего сказать не могу. Наверное, у них в голове тысяча вопросов, но разговаривать о деле мне можно только с адвокатом и следователем.
— Да, вам нужно искать нового директора.
— А Лев Ви… — пробормотал Микроб, встретился со мной взглядом и все понял, кивнул. — Ясно.
Они с Димидко переглянулись и на минуту замолчали. Потом продолжили уже не так бодро. Дарина отказала Погосяну, и он загрустил. С родителями Мика так и не помирился. Жека бросил свою девушку, она явилась на тренировку и расцарапала ему лицо, чуть глаз не выдрала. У Клыкова очень крутая маман, ей тридцать шесть, а выглядит на двадцать шесть. Микроб заговорщецки подмигнул и кивнул на Димидко, я усмехнулся, представив Сан Саныча в роли отчима Клыка.
Время остановилось и окуклилось, и когда явился конвойный, казалось, что Димидко и Микроб только пришли, мы не поговорили толком, и вот уже расставаться надо.
— Держись, Нерушимый! — сказал Димидко, вставая. — Оправдай фамилию!
— Мне нужен адвокат, — бросил я. — Попытайся его найти. Хорошего, желательно, чтобы с опытом работы в органах.
Моя просьба озадачила Димидко, видимо, в этой реальности было не принято пользоваться услугами адвокатов.
— Адвокаты — это форца.
Действительно, что это я? Государственные защитники денег не берут и по своей инициативе не работают.
— Чем раньше найдешь, тем скорее я отсюда выйду.
Я развернулся и последовал за конвойным, думая о том, что пока праздники, никто никакими делами заниматься не будет. Рождество — здесь не выходной день, потому можно рассчитывать на начало какого-то движения по своему делу после четвертого января. А пока выпишу себе пару книг из библиотеки, буду читать. Как же ломает без Интернета! Точнее без Комсети!
В камере появился новый жилец: смуглый жилистый мужчина с осанкой отставного военного. Держался он обособленно, разговаривал вежливо. А к вечеру привели еще одного — бритого наголо здоровяка с рыжей щетиной, бычьей шеей и глубоко посаженными белесыми глазками. Его лицо казалось грязным из-за обилия пигментных пятен.
Похоже, это и есть суки, которых все ждали.
Амбал, ни с кем не здороваясь, под неодобрительными взглядами сидельцев протопал к койкам, осмотрел их, пристально уставился на меня, я глаз не отвел. Тогда он повернулся ко мне задом, сгреб вещи Бормана с койки напротив, бросил на пол и молча определил на шконку свои пожитки.
Кардинал, сидящий за столом вместе с Князем, ничего не сказал и сделал вид, что происходящее его не касается. Уткнулся себе в газеты. Борман вскочил с места, готовый восстанавливать справедливость, но встал Князь, положив руку ему на плечо, и обратился к новенькому:
— У нас хата правильная, людская. По беспределу тут не прокатит.
Рыжий амбал оскалился:
— Срал я на ваши правила. Там, где я, правила мои, ясно? Кто не согласен — валите на…!
Он самодовольно заржал. Князь и Борман переглянулись. По понятиям такое оставлять было нельзя. По логике — правильно было не нарываться, ведь Князь знал, что его будут ломать серьезные бойцы.
— Ты за это ответишь, — холодно проговорил Князь.
Со второй койки спрыгнул молчаливый бык, который мне еще раньше не понравился, хрустнул шеей и с вызовом спросил:
— Да ну?
— Братва, мочи беспредельщиков! — заорал Табаки, у него откуда-то появилась заточка.
И началась движуха. Сидельцы налетели на этих двоих, как стая дворняг — на волкодавов. Табаки ретировался, пропуская вперед гопоту. Шестерка здраво оценивал свои силы, затаился, выгадывая удобный момент, чтобы ударить исподтишка.
Бой разворачивался в узком пространстве между койками, где едва можно раскинуть руки. Беспредельщики встали спиной к спине. Рыжего спереди атаковала стая гопников, причем у одного был кастет, быка — сидельцы со стажем, в том числе Борман и Бес. Положение братвы усложняла ограниченность пространства
