Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
СИЗО разделен на два участка — административный и собственно изолятор, на территории располагаются штаб, клуб, столовая, ныне не функционирующие «промка» (промзона), ПТУ, помещения для персонала и корпуса для «контингента» — содержащихся под стражей. Есть еще водокачка высотой в пятиэтажный дом и не работающая по ряду причин старая мечеть. Территория по всем правилам военного искусства окружена солидной линией обороны, «зеленка» по периметру вырублена на дальность прямого выстрела из автоматического оружия, на водокачке круглосуточно дежурит снайперская пара. Охраняют СИЗО три сотни «штыков», включая роту охраны, сводный отряд спецназа ГУИН в составе двух взводов и неслабо вооруженные сотрудники ОШ 3. Усилено все это дело минометной батареей и парой «зушек»[22].
А со стороны старого стрельбища (тут недалеко, в противоположную от села сторону) все подходы заминированы, да с таким перекрытием, что в этом секторе можно вообще бойцов в окопы не садить. Кроме того, тут рядышком граница, рукой подать до Моздока, откуда при необходимости может быстро выдвинуться резерв.
Это я обрисовал на тот случай, если кто то шибко соображает в военном деле и ненароком чешет репу: отчего это грозный Сулейман до сих пор не взял этот «фильтр» штурмом да не вызволил братца? Да, он, конечно, грозный. Но взять штурмом такой бастион — извините, грыжа вылезет. А может, сразу две, и обе с летальным исходом...
На КПП наш «УАЗ» не в шутку досмотрели, а потом спросили, по какому поводу имеют честь. По моему, надо было сделать это в другой последовательности, но мы были не в том положении, чтобы диктовать условия. Глебыч сказал, что его ожидает начальник штаба, после чего суровый боец минут пять изучал наши удостоверения личности, потом наконец соизволил позвонить. Пока он звонил, на нас этак непринужденно смотрели четыре ствола, торчавшие из бойниц в бетонных блоках. Через пару минут Глебыча пригласили проследовать в штаб, стволы исчезли, а нас попросили оставаться в машине, которую милостиво разрешили припарковать на площадке рядом с КПП.
— Ну и порядки, — пробормотал Иванов, наблюдая за удаляющимся в сторону штаба Глебычем. — Но, с другой стороны, — правильно. Враг здесь не просочится...
Прошло больше часа. Мы два раза включали двигатель — печку гоняли, потом начали нервничать и шепотом высказываться: как по поводу ситуации в целом, так и предметно, в части, касающейся Глебыча. Глебыч к нам так и не вернулся, но спустя некоторое время прибыл хмурый мужчина со связкой ключей и повязкой «ДПНСИ» (это дежурный помощник начальника следственного изолятора, который в свою смену рулит тут всем режимом). Мужчина пригласил нас следовать за ним и провел в «следственный» блок. Да, в «шлюзе» хлопцы из караула потребовали у нас «ВАЛы», сообщив, что с оружием в зону нельзя. Мы отдали оружие, расписались в книге, на повторный вопрос — нет ли другого оружия, честно ответили «нет»... а пистолеты сдать не удосужились. И не из злого умысла, а просто забыли.
Привыкли, что «карманная артиллерия» всегда при нас. Это сродни тому, как привыкаешь носить часы и не обращаешь на них внимания, пока не возникнет надобность.
«Следственный» блок — это крыло того же здания, где содержится «контингент». Здесь расположены несколько помещений для допросов, с привинченными к полу предметами интерьера. ДПНСИ завел нас в одну такую комнату и сказал, чтобы ожидали.
— Сейчас приведут. Только вы того... Ну, короче — он опасный.
— Мы в курсе, — счел нужным сообщить я. — Это мы его брали.
— Да ну! — ДПНСИ недоверчиво поджал губы и критически осмотрел нас. Увы, на Рэмбу мы не похожи — не зря нас Петрушин за глаза обзывает «головастиками».
— Ну... Если что, конвой будет в коридоре.
Вскоре привели Аюба. Я его уже видел, когда проводили акцию в Пятигорске, но тогда не было времени как следует рассмотреть этого голубчика. После того, как его Вася с Петрушиным оприходовали, спецы чекистов вежливо потеснили нас в сторону, и больше мы не контактировали. Не по чину нам с такой важной персоной общаться.
— Салам, Аюб. Давно не виделись. Помнишь нас?
— Помню. Я вас теперь вообще не забуду. Никогда...
Как договорились, Иванов начал общаться с узником, а я сидел сбоку и наблюдал. Надо по ходу провести экспресс анализ направленности «пациента», используя имеющиеся информативные данные и личное впечатление. И провести как можно быстрее. Потому что просто так болтать, в принципе, особо не о чем, а мне нужно подсказать шефу, какой из ранее оговоренных вариантов направления беседы выбрать.
— Мы тебя не допрашивать приехали. У нас к тебе дело.
— Какие у нас могут быть дела? Ты, вообще, думаешь, что говоришь?
— Ты чего сразу пальцы растопыриваешь? Не хочешь общаться, уйдем. Потом локти будешь кусать.
— Кто растопыривает?! Я в наручниках — не видишь? Какой тут «растопыриваешь»? Хочешь — уходи, я тебя не звал!
— Ты рот закрой, умник, и послушай. Глядишь, потом до самой смерти спасибо говорить будешь...
За два месяца абрек сильно сдал. Здорово исхудал, глаза ввалились, взгляд какой то потерянный и вообще весь как то поплохел. А раньше был — орел!
Сидит этот орел хорошо, никто его здесь не прессует, потому что на спецрежиме (московская бригада с ним работает). По особому распоряжению раз в неделю дядя Аюба привозит ему продуктовую передачу — за согласие сотрудничать со следствием.
В общем, сиди — не хочу. Однако даже по первому впечатлению ясно: и в самом деле не хочет. Гложет абрека смертная тоска. У тоски две причины. Первая очевидна — как и у многих горцев, привыкших к неограниченной свободе и не терпящих никакого довлеющего начала, у нашего парня отчетливая аллергия на неволю. Он знает, что это навсегда. То есть, как я уже говорил, светит ему пожизненный срок. Может быть, посадят красавца на место ныне покойного товарища Радуева, в «Белый лебедь», и будут раком выводить на прогулку. А он не хочет раком — это неприлично и недостойно мужчины. От этого, говорят, кровоизлияние в мозг случается. И вообще... Знаете, наверное, поговорку «орел в неволе не размножается»? Вот это как раз тот самый случай. Кого то это может удивить, но я давно здесь работаю и скажу вам такую вещь: русские и горцы совершенно по разному воспринимают вынужденное заточение. Наш брат как то легче к нему адаптируется и при необходимости может выживать в любых условиях. Бывает, в чеченских зинданах по году и более сидят на хлебе и воде, без гигиенических процедур и теплой одежды. А эти товарищи очень быстро хиреют в неволе. Только немногие из них в конечном итоге привыкают, а основная масса, как показывает практика, жестоко страдает от этого. Есть множество фактов, когда горцы в заключении умирают вроде бы без видимых причин. Не от побоев и скверной пищи, а просто так, потому что лишили самого дорогого — свободы. Вот такие мы разные. И поэтому они без нас не выживут, а нам с ними жить нельзя.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
