хотел есть. Семгу, однако, купили не для него. Он знал об этом. Сеньора Валентина под апельсиновым немецким торшером оживленно беседовала с двумя плечистыми лакированными молодыми людьми, которые, подрагивая вытянутыми ногами, поспешно жрали маслины. Разговор, по-видимому, шел об Испании. Всплывало – идальго и акапулько… Валентина смеялась и после каждой фразы трясла мелко завитой розовой головой. Увидев Игнациуса, картинно воздела руки:
– Представляешь!.. Они недавно ходили по Эспланада дель Косо!
– Неужели в этих самых ботинках? – изумился Игнациус, опускаясь на корточки и внимательно разглядывая подошвы.
Лакированные юноши, оторопев, назвали себя: Кенк и Пенк, – из вежливости перестав жрать. Он не понял – это клички или фамилии.
Громко поцеловал жену в лоб:
– О, белая роза!.. О, как ты свежа!..
– Вы закончили? – нервно сказала сеньора Валентина. – Тогда, пожалуйста, присмотри за Пончиком. Что-то он мне сегодня не нравится…
Подошел тоскующий Эритрин и, дожевывая скупые волокна на хлебе, как о чем-то само собой разумеющемся, попросил:
– Разменяй сто рублей.
– Откуда? – пожал плечами Игнациус.
Эритрин, как гиена, проглотил последний кусок.
– Понимаешь, этот жмудик клянется, что нет мелких денег. Он мне десятку должен. Ведь замотает, я его знаю…
– Где находится Сонная улица? – спросил Игнациус.
– На Фонтанке, около Репина, – ответил озабоченный Эритрин. – Ты вот что, не суйся туда, сожрут с потрохами…
– Это – как?
– А вот так. Сожрут и не поперхнутся… Слушай, может быть, дашь мне полтинник до вторника? Я честно верну, я – не Жека…
Эритрин был исключительно деловой. Впрочем, сегодня Игнациус на него чихал. Он до боли, до судорог выворачивал шею. Аня сидела на диване в углу, и ее бодро теснил какой-то редковолосый, облизанный как червяк, скользкий гуттаперчевый тип, закинувший руку на спинку – полуобнимая. Шептал что-то мокрыми шлепающими губами. Она, отогнув край шторы, глядела в снежную пустоту.
Это, вероятно, следовало прекратить. Игнациуса потянули в пузатое кресло. Черноглазая разгоряченная Эмма приблизила к нему овечье лицо. Он внимательно посмотрел – а кто же танцует? Танцевала теперь, оказывается, сеньора Валентина. Причем – точно так же, безудержно прижимаясь. Он тихо присвистнул. Эмма, отвлекая, схватила его за ладонь.
– У меня к тебе оч-чень серьезная просьба…
– Эмма Арнольдовна! Товарищ Булкина! – перекрывая сладкую музыку, сказал Игнациус.
Эмма дернулась, точно ошпаренная. Она терпеть не могла, когда ее называли официально. Говорят, что Жека скрывал свою фамилию до последней минуты, все анкеты в ЗАГСе заполнил сам. Она услышала ее только при регистрации. Потом неделю рыдала.
Прежнее имя, конечно, звучало мощнее – Эмма Неголая.
– Давай твою просьбу, – сказал Игнациус.
– Мы с Валентиной хотим серьезно заняться языком, – обиженно протянула Эмма. Тронула бриллиантовые висюльки в ушах. – Я договорилась со Стасом, он водит испанцев. У него настоящее каталонское произношение. Будем брать уроки два раза в неделю, это недорого.
– Ты уверена, что вам нужен именно испанский? – спросил Игнациус. – Не суахили, не древневерхненемецкий? Вы же собирались голодать по системе Бронц-Мюллера. А до этого, я помню, реставрировали иконы. Между прочим, паркет я до сих пор не могу отмыть.
– Алекса-андр!.. – умоляющим голосом воскликнула Эмма.
– Честно говоря, питаться дафниями – спокойней.
– Ну, Алекса-андр!..
Задыхающийся Игнациус отодвинулся.
– Ладно, сдаюсь… Объясни мне только, где находится Сонная улица?
– На Голодае, – мгновенно ответила Эмма. – Я жила неподалеку целых два года. Ужасный район. Переулок Каховского, Сонная, дальше – Проезд…
– А кто такой Стас?
– Тот, что танцует.
Игнациус посмотрел, как пара по центру комнаты сливается в некоем действии, мало похожем на танец.
– Каталонское произношение, значит… А если попросту, без затей, дать ему в морду?
– Ты с ума сошел, все так танцуют…
– Правильно, я чокнутый, – сказал Игнациус.
– Стас – серьезный каратист, – предупредила Эмма.
– Ну и что?
– Куда тебе против него.
Игнациус задумчиво произнес:
– Помнится, у Жеки был среди инструментов небольшой ломик. Новенький такой, как раз – мне по руке…
Эмма тут же исчезла и появилась сеньора Валентина, которая процедила, улыбаясь всеми зубами, чтобы не привлекать внимания:
– Ты можешь вести себя нормально?
– Когда я вижу этих ребят, у меня уши сворачиваются трубочками, – сказал Игнациус.
– Пожалуйста, никаких историй.
– Никаких историй не будет.
Он засмеялся. Ему было весело. Из-за дверей, ведущих в детскую, доносились дикие возгласы. Игнациус просунулся в щель. Пончик и Ботулин, разворотив постель, лупили друг друга подушками. Они визжали и прыгали от восторга. Летал белый пух, торчали ножки перевернутых стульев. А из опрокинутой керамической вазы, державшей камыш, натекла вдоль паласа извилистая черная лужа. Оба вдруг замерли, увидев его: возбужденные, потные, испуганные, взъерошенные.
– Обливаться чернилами намного интереснее, – сказал Игнациус.
Прикрыл легкую дверь.
Сразу же возник тот тип, что пытался обнимать Аню.
– Никакого просвета, как глухая, наверное, лесбиянка, – доверительно сообщил он. – Я уже нарывался на таких, ну ее в задницу. Проще снять вон тех дур, сами разденутся. Морды, правда, у них керосиновые. Хрен с ним, в темноте не видно.
Он явно принимал Игнациуса не за того. От бесцветных, липких волос его разило духами.
– Пошел ты – туда-сюда, – довольно вяло сказал Игнациус.
Тип отвалил челюсть.
– А чего?
– Ничего.
– Выступать будешь?
– Просто тошнит.
– Ногами давно не били?
– Договорились, – сказал Игнациус. – Подожди меня на улице, я – сейчас…
Немедленно вынырнул откуда-то запаренный ушастый Жека.
– Говорят, ты сегодня на всех кидаешься? Это – Леша Градусник, он мне трехтомник Лондона сделал… Слушай, твоя улица, оказывается, находится на Петроградской. Точно выяснил – в справочнике ее нет. Где-то возле трамвайного парка, пересекается с Маркова. Знаешь, что?
– Что?
– Федя Грун спрашивал о том же самом.
– Удалось что-нибудь выяснить?
– К сожалению, нет… Имей в виду, Александр, шестого все должно быть на высоком идейно-художественном уровне. Я иду вслед за тобой. Есть договоренность. Ты – понял? А теперь – разменяй сто рублей…
– Откуда? – вторично пожал плечами Игнациус.
– Представляешь, этот жмудик клянется, что – нет мелких денег. Он мне должен червонец. Ведь замотает, я его знаю. Или, может, одолжишь полтинник до вторника?
– Выгони ты их всех к чертовой матери, – сказал Игнациус.
– И в самом деле кидаешься, – удивился Жека.
«Я гляжу на эту печальную розу и думаю о тебе», – возвещали колонки. Игнациус пересек душную комнату и сел рядом с Аней.
– Мы не виделись три недели, – пробормотал он.
Она обернулась:
– Двадцать два дня.
– Ты тоже считаешь?
– Конечно.
Игнациус слабо кивнул.
– Никто не знает, где находится Сонная улица, – сказал он.
– Вот и хорошо.
– Телефона у тебя тоже нет?
– Разумеется, – ответила Аня.
– Как же я тебя найду?
– А ты уверен, что надо?
Игнациус даже вздрогнул.
– Тогда найдешь, – сказала Аня приветливо.
– А она вообще существует, эта
