заинтересовалась подруга.
— Они пока не гниют, — поправил Жан-Люк, — они просто заплесневели от сырости. Как, собственно, и весь этот город.
Я взглянул на часы — половина третьего. Хоть мне и не хотелось сейчас в квартиру, но следовало вернуться туда — с минуты на минуту должна была прийти Эмили, моя маленькая сестрёнка. Сама себе она, впрочем, кажется очень взрослой и рассудительной; на днях ей исполнилось восемнадцать.
Кивнув остальным, я вылез из-за стола. Подруга Марты пригрозила мне пальцем:
— Не убегай, красавчик. Ты мне понравился.
Я ничего не ответил. Мельком подумал — она и сама, пожалуй, была бы симпатичной девчонкой, даже эффектной, если бы пребывала во вменяемом состоянии. Но «волчок» — коварная вещь; он даёт ощущение эйфории, отнимая при этом разум. Взгляд теряет осмысленность — и весь облик меняется в результате разительно; как будто из сложнейшей конструкции извлекают один-единственный, но при этом ключевой винтик, и она распадается, утрачивает цельность и завершённость.
Вообще, красота (особенно женская) — предельно субъективная штука. И невероятно коварная. Она не является арифметической суммой безупречных черт и пропорций; чтобы оживить образ, необходим последний, почти мистический штрих, неуловимый ингредиент. И вот он-то начисто исчезает, если в действие вступает «волчок»…
Об этом я размышлял, поднимаясь по лестнице на последний этаж, под крышу. Отперев квартирную дверь, прошёл в свою комнату и угрюмо уставился на мольберт, приткнувшийся у окна. Собственно говоря, моя неоконченная картина очень хорошо иллюстрировала феномен, о которой я думал только что, пусть даже она была не женским портретом, а всего лишь пейзажем. Вроде неплохо сделано — но не хватает чего-то самого главного.
На полотне был вид из окна — два кирпичных дома с мансардами, мощёная улица между ними и набрякшие тучи сверху. Я старался как можно точнее и скрупулёзнее передать все детали — и неровности в стенной кладке, и потёки на крышах и зернистый рельеф мостовой внизу; фиксировал все нюансы ежедневной уличной серости. Начиная работу, я был уверен — если не упустить ни одной подробности, то картина оживёт и задышит. Но, похоже, ошибся.
Или всё-таки…
Я смочил подсохшую кисть, взял палитру с красками. Мне нужна была бледная небесная синева — та самая, что я наблюдал из окна закусочной. Я подобрал оттенок и на секунду прикрыл глаза, вспоминая. А потом добавил штрих на картину, в серую гущу, нависающую над крышами.
Отошёл на пару шагов, чтобы оценить результат…
…и разочарованно выругался.
Синеватая клякса, которая втиснулась между туч, имела ровно ту форму, что я запомнил, и верный цвет — но всё равно смотрелась чужеродной нашлёпкой. Не решала проблему, а только усугубляла.
Я готов был рвать и метать, но тут постучали в дверь.
Сделав глубокий вдох, я вышел в коридор и открыл. Сестрёнка шагнула через порог, обняла меня и тут же защебетала:
— Ну наконец-то я к тебе вырвалась! А то, представляешь, этот противный Добсон уже собрался оставить меня на сегодня в лавке, хотя сам же обещал выходной. Но я упёрлась, сказала — нет, мистер Добсон, раз обещали, то я пойду, иначе нечестно! Он поворчал, конечно, надулся, как будто я его смертельно обидела, но я все эти его уловки изучила сто лет назад! И сам он прекрасно знает, что я этот выходной заслужила, потому что всю неделю пахала, как ненормальная, и пойди ещё отыщи другую такую дуру…
Она болтала без умолку, не давая мне вставить слово. А едва оказавшись в комнате, принялась выкладывать из сумки на стол провизию:
— Вот тут тебе от нас с тётей окорок свежий и сыр ещё, а то ведь мы тебя знаем — ты даже про обед забываешь, когда рисуешь…
— Эмили, — сказал я, — прекрати уже наконец. Ты, по-моему, не учитываешь, что это я твой старший брат, а не наоборот.
— Всё я учитываю! Но ты очень непрактичный, и я должна о тебе заботиться. Поэтому, пожалуйста, не спорь! Лучше расскажи, какие у тебя новости. Чем занимался, что рисовал? Вот эту картину я, например, не видела…
Она принялась заинтересованно разглядывать пейзаж на мольберте. Похвалила:
— Очень похоже, прямо точь-в-точь! Почти как на фотографии! А вот этот кусочек синенький — ты его специально выдумал, да? Как будто небо разъяснивается. А я как раз шла со станции и мечтала — может, солнце всё-таки выглянет, потому что тучи уже надоели жутко…
— Сестрёнка, — пояснил я устало, — картина не удалась, её надо переделать. Я просто ещё не понял, как именно.
— Но почему же не удалась? — искренне удивилась она. — Замечательная картина, как у настоящих художников…
Эта простодушная реплика неожиданно вывела меня из себя. Я буквально зашипел на сестру, едва сдерживаясь, чтобы не заорать:
— Серьёзно? Вот, значит, как ты это воспринимаешь? Я, по-твоему, дурачок-подмастерье, который пыжится, чтобы было «как у художников»? Ну спасибо, сестрица, на добром слове…
— Да нет же, Эрик! Я не это совсем имела в виду! Просто хотела тебя чуть-чуть подбодрить, а то ты какой-то хмурый…
— Меня не нужно подбадривать! — гаркнул я. — Меня интересует искусство — настоящее, способное встряхнуть мир, а не глупое подражание замшелым авторитетам! И очень жаль, что тебе это непонятно! А эта так называемая картина — просто мазня, бездарная гнусность!
Кипя от злости, я схватил ножницы, размахнулся — и вспорол холст от одного угла до другого, наискось. Крикнул:
— Давно пора было это сделать! На помойку, на свалку, в мусор!
Эмили всхлипнула. Я обернулся к ней — и мой гнев угас так же быстро, как появился; на смену ему пришёл мучительный стыд. Вернув ножницы на стол, я шагнув к сестре и осторожно обнял её, притянул к себе. Зашептал успокаивающе:
— Прости, малышка, прости. Не знаю, что на меня нашло… Проклятые нервы… И злюсь я не на тебя, конечно, а на собственную никчёмность… Пожалуйста, не обижайся…
— Я постараюсь, — улыбнулась она сквозь слёзы. — Понимаю же, ты на взводе из-за этой дурацкой выставки… Ну, то есть не дурацкой, конечно, а очень важной… И ты совсем не никчёмный! Ты нарисуешь самую потрясающую картину, такую, как ты хотел, и на выставке все будут в восторге…
— Ну, хоть кто-то во мне уверен, — буркнул я, целуя её в макушку. — Не буду спорить с такой разумной сестрёнкой.
— То-то же! Ну, раз уж ты одумался и осознал ошибки, то
