всеми силами игнорирует эти звуки. Обезболивающее действует. Похоже, ему даже удается снова погрузиться в сон – когда он открывает глаза, он понимает, что и дверной звонок, и Адам наконец сдали свои позиции. Снаружи не доносится вообще никаких звуков. Зато откуда-то из-за двери в комнату просачивается запах. Запах гари. В спальне по-прежнему темно, шторы плотно задернуты, дверь приоткрыта. Щекочущий ноздри аромат трудно с чем-то спутать: у кого-то подгорает завтрак. Сначала Айзек по привычке пеняет на Мэри – наверняка снова что-то не ладится с картофельными оладьями. У нее ведь есть эта поразительная способность, сродни той, которая прославила царя Мидаса, – превращать все, что она пытается приготовить, в золу. Но потом реальность поднимает свою уродливую голову, и Айзек осознает невероятность этого предположения. Вот почему он так долго не ночевал в спальне: он чувствует себя медведем, проснувшимся посреди спячки, высунувшимся из своей пещеры и внезапно обнаружившим, что зима едва началась. Глубоко вздохнув, Айзек переводит взгляд на ту сторону кровати, где раньше спала Мэри. Она пустует – что неудивительно.
Никакой вмятины от лежавшей на матрасе Мэри не осталось. Кровать забыла о ней раньше всех остальных. Постель с ее стороны холодная, зато комната испещрена другими следами, оставленными ею при жизни. На тумбочке лежит роман, удостоенный Букеровской премии – она уже никогда его не дочитает, никогда не вернется к странице с загнутым уголком. Ее детская игрушка – плюшевый мишка, которого она всегда боялась потерять, – осиротело сидит на кровати, забившись в прогалину между подушками. На полу валяется скомканный верх от пижамы, которую больше никогда не наденут, не постирают и не погладят. К тринадцати годам Мэри наголову переросла всех своих одноклассниц. Из-за шишковатых коленей и рыжих косичек ее прозвали Пеппи Длинныйчулок. Повзрослев, она превратила купленные в раннем подростковом возрасте футболки в пижамы – носить их она стеснялась, но была слишком сентиментальной, чтобы выбросить. Что характерно, на каждой было написано «Я люблю». Предметы любви делали признания в разной степени ироничными: «Я люблю свою кровать», «Я люблю Нью-Йорк», «Я люблю коз». Последнюю она купила недавно, на пригородной ферме, куда они отправились в выходные смотреть свой первый дом. Айзек берет футболку и утыкается в нее лицом. Его взгляд падает на еще одну лежащую на полу вещь – ее грелку в пушистом чехле. Он хмурится. Принюхивается. И наконец понимает, у кого подгорает завтрак.
Сцены минувшего вечера врезаются в память Айзека, как влетевший в окно спальни кирпич. Он вспоминает телефонный звонок, грейпфрут, саксофон, и его желудок делает сальто. Вспоминает, как на пару с найденным в лесу яйцом потрошил свою кухню, – и съеживается. Теперь он по крайней мере знает, что случилось с его рукой. Уже не в первый раз Айзек задается вопросом о собственной вменяемости. Потеря рассудка видится ему желанным исходом. Он не сомневается, что погром ему не приснился, и прекрасно понимает, какое месиво обнаружит на полу, на стенах и, скорее всего, даже на потолке, когда заставит себя встать с кровати и спуститься вниз. Кажется, он перевернул кухонный стол? А еще играл с яйцом в бейсбол содержимым холодильника и выдолбил приличную вмятину в стене. Что еще? Айзек смутно припоминает, как ему помогли подняться по лестнице, как уговорили сменить пропитанные вином треники на пару чистых пижамных штанов, как уложили в постель, как пара длинных извивающихся рук накрыла его одеялом. Возможно, это был сон. Последнее, что он действительно помнит, – как, охваченный непреодолимой усталостью, привалился к холодильнику. Потом он коснулся головы существа и… Точно. Он что-то увидел. Айзек погружается в кинематографические чертоги своего разума. Спок[27], например, может почувствовать боль другого существа, коснувшись его лица четырьмя пальцами. А Инопланетянин способен исцелять своим сияющим прикосновением. Неудивительно, что и в жизни, водрузив руку на лоб потустороннего яйца, Айзек заглянул в его мысли. Конечно, учитывая, как сильно сейчас болит его кисть, он куда больше обрадовался бы умению Инопланетянина.
Айзек пытается мысленно воспроизвести видение. Огромная конструкция, зависшая посреди бездны. Впереди возвышается стеклянная пирамида, внутри которой клубятся неясные тени. Массивная металлическая штуковина, плывущая в эфире. Немудрено, что существу пришлось пойти на аварийную посадку и его занесло в лес. Но стало ли оно единственным гостем на планете Айзека? Кто знает, может быть, это невероятное сооружение парит над ними и сейчас, накрыв собой весь город, как в «Дне независимости»[28]. А может, оно уже бороздит просторы космоса за много световых лет отсюда. Или же оно было уничтожено, дезинтегрировано, и яйцо, последнее и одинокое, застряло на чужой планете. Айзек качает головой, пытаясь вытряхнуть из нее эту мысль. Расставание с рассудком оказалось неожиданно увлекательным времяпрепровождением – вот его и занесло. Но, даже если так, Айзек не понимает, почему он до сих пор не изучил яйцо, не попытался выяснить, откуда оно взялось и зачем прибыло. Желание докопаться до сути жжет его огнем – а яйцо жжет… Айзек принюхивается и устанавливает, что существо занимается изничтожением тушеной фасоли. Ясное дело – почти всю остальную еду они извели еще вчера. Они с Мэри покупали консервы ящиками – в «Костко»[29] – и хранили их в чулане под лестницей. Значит, существо обнаружило фасоль и решило попытаться ее приготовить – оно пару раз видело, как это делает Айзек. Судя по запаху гари, к которому успел присоединиться дым и – только что – пожарная сигнализация, дела у существа идут скверно. Айзек недовольно кривится, собираясь выползти из-под одеяла, размять затекшие ноги и заняться устранением проблемы. Но этого не требуется – проблема является к нему собственной персоной.
Дверь спальни со скрипом открывается. В комнату протискивается густое облако дыма. Яйцо выглядит так, как будто его обсыпали сухим льдом. Айзек кашляет, отплевывается, разгоняет дым руками. Различить маленький силуэт, застывший в темном дверном проеме, ему удается с трудом. Пожарная сигнализация продолжает пронзительно причитать: бип-бип-бип. Существо выжидающе буравит Айзека взглядом больших влажных глаз, не обращая никакого внимания на клубящийся вокруг дым. Оно держит что-то в руках и, кажется, хочет вручить это что-то Айзеку. Он едва верит своим глазам: похоже, существо принесло ему завтрак в постель. В некотором роде. Если бы тосты с фасолью готовил Айзек, он бы, скорее всего, поджарил хлеб, разогрел бобы и аккуратно положил все на тарелку. Чуть перца, щепотка соли, возможно, немного тертого сыра. Но яйцо все сделало по-своему – главным образом потому, что, по-видимому, сегодня утром у него был кулинарный дебют. Все то немногое,
