воздух. Свою работу отец считал не тяжелой. Он не мог заниматься тяжелым трудом, так как часто болел. Проблемы, связанные со здоровьем, он списывал на войну. На фронте отец отпахал от звонка до звонка. Как он не бодрился, стараясь не замечать своего недомогания, его настроение было написано на лице. Язва желудка — заболевание нешуточное.
Мать — колхозница, отец — рабочий. Наша семья была типичной рабоче-крестьянской.
Однажды, когда у нас в доме появилось чудо техники — первый телевизор и я, впервые увидел на его маленьком экране заставку киностудии «Мосфильм» — не выдержал, закричал:
— Мам, пап! — идите вас показывают, — и был прав. Мне воочию представлялся отец и мать, стоящими на пьедестале. Мать держала в вытянутой руке серп, а отец молот.
У отца на работе я не был. Завод меня не интересовал. Одно время я его даже боялся. Шум работающей компрессорной передвижной установки на улице города выводил меня из равновесия. Я ее обходил за километр.
Мой брат Валера, тот рвался на завод. Мне припоминается, что отец его как-то водил, иначе, отчего бы, он хвалился мне:
— Я вот, когда вырасту, пойду работать к отцу.
Нет, я не хотел идти работать к Владимиру Фомичу, как его величали на заводе. Мне больше нравилось на работе у матери. Тем более, что она, эта самая работа, находилась недалеко от дома — всего нужно было проехать несколько остановок на автобусе или же пройти дворами. На дорогу уходило минут десять-пятнадцать.
Работа в теплицах начиналась задолго до начала весны. В конце марта снимали первый урожай огурцов. Для этого мать вместе с подругами готовила гряды, таскала на носилках чернозем, удобряла почву, затем высевала семена, поливала их. С появлением первых ростков возникала необходимость бороться с сорняками и грызунами: кротами, мышами, а порой и с крысами. Для этой цели у матери были ядохимикаты. Я как-то раз из-за любопытства залез в шкаф и достал оттуда темную бутылку. Мать увидела, чуть не упала в обморок:
— Коля, ты что делаешь? Стой! — и с глазами на выкате бросилась ко мне, выхватила ее у меня, — чтоб я тебя больше не видела здесь! — На нее тут же набросилась тетя Сима:
— Вера, сколько я тебе раз говорила, закрывай шкаф на замок? — После, он открытым уже никогда не был. Во время работы с ядами, женщины выпроваживали меня на улицу. Как-то раз такая же черная бутылка мелькнула у меня перед глазами, правда уже в квартире. Мать, возвратившись с работы, тут же позвонила, кому-то по телефону и с нетерпением стала ходить по прихожей. В руках она держала сумку. Как только раздался звонок в дверь, она открыла ее и, вытащив черную бутылку, отдала соседке-дачнице.
Теплицы снаружи только были неприметны. Внутри я чувствовал в них себя первооткрывателем. Вокруг меня повсюду тянулись лианы — зеленые, толстые стебли огурцов. Когда они цвели дядя Миша ставил улей и повсюду слышался звон пчел. На улице было минус двадцать, а в теплицах температура поднималась выше тридцати градусов тепла, мать открывала форточки. Иногда ей приходилось наведываться даже в выходной день. Открытыми форточки нельзя было оставлять надолго. В теплицах строго выдерживался режим. Часто я, вообразив себя индейцем, заигравшись, начинал бегать, как ошалелый, и довольно громко кричать, размахивая руками, тогда мать меня останавливала и выгоняла из теплицы:
— Коля, хватит! Иди на воздух, остынь немного!
Я нехотя выходил из хрустального, так мне казалось в детстве, сказочного сооружения, и долго бродил вдоль теплиц, глядя на подступающие вокруг многоэтажные здания города. Потом он, город, конечно, отвоевал эти земли, теплицы были снесены.
Мне было жалко разрушенный маленький оазис зелени, тепла и запахов лета среди зимы в огромном дымном городе. Мать, конечно, не уволили. Она продолжала работать. Просто ее перевели на другое место. Там, она стала заниматься цветами. Меня цветы не интересовали. Я еще не дорос до тех лет, чтобы знать в них толк.
Я, когда был постарше, побывал у матери на новом месте работы и не один раз, однако особого желания ездить к ней уже не испытывал. На дорогу в один конец у меня уходило более часа. Территория, отведенная под теплицы, находилась за городом. Однажды, кому-то из своих знакомых мать сказала по телефону:
— Загнали нас «к черту на кулички». Я теперь ничего не успеваю сделать! Ни на что нет времени.
Ошибалась мать, на меня у нее было время. Я, сколько себя помню, всегда был под ее неусыпным оком. Правда, контроль с ее стороны несколько снизился, она уже не могла, как раньше неожиданно нагрянуть домой, и проверить меня, но у нее была возможность позвонить из конторы по телефону. Раза два-три в день я отчитывался ей о своих делах. Еще мать подключила брата Валеру. Он был обязан за мной наблюдать
Но Валера, сколько я его помню, мной заниматься не хотел. Брат просто-напросто закрывал меня в квартире и убегал на улицу к какому-то Тольянычу, так он называл своего друга Толю, а мне говорил:
— Делай уроки, приду, проверю!
Я себя не утруждал. Задания школьные выполнял кое-как. Знал, Валера в мои тетради заглядывать не будет. Он в свои не особо любил заглядывать. Ему нравилось меня лишь только пугать. Сам брат тройки получал легко. Для него это раз плюнуть: достаточно было не отвлекаться на занятиях. Отец с его оценками был согласен.
Мне, как и Валере, учиться не нравилось. Я стремился быстрее разделаться с уроками и заняться играми. На игры я был горазд. Что я только не делал. Обычные вещи, которые мне попадались под руки, способны были преобразиться и стать чем угодно. Из венских стульев я строил себе и корабль, и самолет, и простой обычный автомобиль.
Однажды я заигрался так, что не заметил прихода матери. Ее недовольство мне было понятно. Кавардак, который я учинял в квартире, трудно поддавался описанию. Представшее зрелище ничем не отличалось от прошлых картин, но внимание матери привлек новый предмет — балалайка. Музыкальный инструмент я случайно разыскал на антресолях.
Мать потратила целую вечность, чтобы к приходу отца кое-как прибрать квартиру.
Отколотила она меня тогда отменно. Я о той трепке и сейчас вспоминаю с содроганием. Все было бы ничего, если бы не этот злосчастный предмет. Музыкальный инструмент мне пригодился для строительства космического спутника. Не знаю, каким образом, но я сломал балалайку. Оказалось, что она — это все что когда-то осталось у матери на память о брате Николае.
— Ты, ты даже мизинца не достоин своего
