был маленьким японским мальчиком с круглым лицом и черными, как терн, глазами, который играл на улицах японского города, и мать, в нарядном кимоно, со сложной прической, утыканной длинными шпильками, и в деревянных туфлях, водила его смотреть на цветение вишни, а по праздникам — в храм, где ему давали рисовый колобок, а возможно, когда–нибудь, весь в белом, с ясеневым жезлом в руке, он вместе со всей семьей ходил паломником на священную гору Фудзияму и любовался восходом солнца с её вершины.
— Теперь я произнесу еще одну молитву и, когда дойду до слов: «Мы предаем его бренное тело морской пучине», — слушайте во все уши, чтобы не пропустить, я хочу, чтобы дело шло гладко, без сучка, без задоринки, — хватайте его и бросайте за борт. Ясно? Лучше назначьте для этого двух человек, капитан.
— Ты, Боб, и ты, Джо.
Два матроса выступили вперед и приготовились поднять тело.
— Да не сейчас, чтоб вас разорвало! — закричал капитан Николс. — Дайте мне сначала слово сказать, проклятые идиоты! — И, не переводя дыхания, капитан приступил к молитве. Наконец, когда он исчерпал все свое красноречие, Николс слегка повысил голос и произнес: — «И поскольку Всевышний в своем неисповедимом милосердии пожелал забрать к себе душу нашего возлюбленного брата, почившего в Бозе, мы предаем его бренное тело морской пучине…» — Он бросил на двух матросов гневный взгляд, но они, разинув рты, продолжали пялиться на него. — Эй, вы! Хватит ворон считать, валите стервеца за борт, черт вас раздери!
Вздрогнув, они кинулись к небольшому свертку, лежавшему на палубе, и швырнули его за борт. Он погрузился в воду почти без плеска. Капитан Николс продолжал, удовлетворенно улыбаясь:
— «…дабы оно подверглось распаду в уповании воскрешения из мертвых, когда море отдаст своих мертвецов». А теперь, любезные мои братья, мы вознесем молитву Всевышнему, и чтобы никто не бормотал себе под нос. Господь Бог хочет слышать вас, и я хочу. «Отче наш, Иже еси на небесех…»
Он читал молитву громким голосом, и все, кроме А-Кая, вторили ему.
— Ну, ребята, конец — делу венец, — продолжал он все тем же торжественным тоном. — Я рад, что смог провести эту печальную церемонию как положено. Смерть подстерегает нас на каждом шагу, всякое бывает, и даже в благородной семье не без урода. Я хочу, чтобы вы знали, — коли вас призовут туда, откуда нет возврата, — раз вы на британском корабле, под британским флагом, можете не сомневаться, вас ждут приличные похороны, как всякого верного сына Спасителя нашего Иисуса Христа. В обычных обстоятельствах я предложил бы вам трижды прокричать «ура» в честь вашего капитана, но мы собрались здесь в связи с печальным обстоятельством, и «наши мысли на глубине, для слез недостижимой»[22], поэтому я прошу вас крикнуть «ура» в глубине души. А теперь — «во имя Отца и Сына и Святого Духа ами–и–инь!».
Капитан Николс повернулся с таким видом, словно сходил с церковной кафедры, и протянул руку капитану Аткинсону. Австралиец горячо ее пожал.
— Клянусь Богом, вы классно провернули это дельце! — сказал он.
— Практика, — скромно ответил капитан Николс.
— Ну, а теперь — как насчет выпить?
— Вот это мысль! — сказал капитан Николс. Он обернулся к своей команде: — Вы, ребята, возвращайтесь на «Фентон», а ты, Том, приедешь потом за нами.
Четверо белых двинулись по палубе. Капитан Аткинсон принес из каюты бутылку виски и стаканы.
— Священник и тот не сделал бы лучше, — сказал он, провозглашая тост за здравие капитана Николса.
— Все дело в чувстве. Тут нужно чувство иметь. Я хочу сказать, когда я вел отпевание, я не думал, что мы отпеваем какого–то там грязного япошку, мне было все равно, что он, что вы, что доктор или Фред. Это и есть христианство, не так ли?
Глава тринадцатая
Дул сильный муссон, и когда «Фентон» вышел из–под прикрытия острова, они увидели, что поднялась большая волна. Доктор никогда не плавал на парусных судах, и для его непривычных глаз море выглядело грозно. Капитан велел принайтовать стоящую на корме бочку с пресной водой. Волны, увенчанные белыми гребешками, казались огромными — на таком суденышке палуба была чуть не вровень с водой. Время от времени большой вал ударялся о борт, и палубу окатывало пенными брызгами. Парусник шел мимо островов, и всякий раз, как показывался очередной остров, доктор спрашивал себя, сможет ли он до него доплыть, если они перевернутся. Доктор Сондерс нервничал. Это раздражало его. Он знал, что волноваться нет никаких оснований. Два матроса сидели на крышке люка, связывая концы веревок, чтобы сделать леску, и, погруженные в свое занятие, даже не глядели на море. Вода была мутная, кругом торчали рифы. Шкипер велел одному из матросов залезть на утлегарь и глядеть вперед. Тот предупреждал капитана о рифах движением то одной, то другой руки. Светило солнце, море было ярко–синим, но высоко над ними неслись, не замедляя бега, белые облака. Доктор попытался читать, но ему приходилось беспрестанно увертываться от брызг. Вот раздался глухой скрип, и доктор вцепился в планшир. Они налетели на риф. Перескочили через него и снова очутились на глубине. Николс обругал впередсмотрящего за невнимательность. Ударились о другой риф и снова сошли с него.
— Пора уносить отсюда ноги, — сказал шкипер.
Он изменил курс и направил парусник в открытое море. Суденышко тяжело переваливалось с борта на борт, всякий раз выпрямляясь резким рывком. Доктор Сондерс насквозь промок.
— Почему вы не спуститесь в каюту? — крикнул ему шкипер.
— Предпочитаю быть на палубе.
— Опасности никакой.
— Может стать еще хуже?
— Не удивлюсь. Похоже, что ветер крепчает.
Взглянув за корму, доктор увидел, как прямо на них идет огромный вал, и подумал, что они не успеют подняться прежде, чем на них обрушится следующая волна, но суденышко с поистине человеческой ловкостью избежало ее и торжествующе понеслось вперед. Доктору стало не по себе. К нему подошел Фред Блейк.
— Великолепно, правда? При таком ветерке сразу на душе становится весело.
Его кудрявые волосы разметались под ветром, глаза сияли. Он наслаждался. Доктор пожал плечами и ничего не ответил. Он глядел на кативший на них огромный вал с неровным гребнем, словно тот был обязан своим возникновением не бездушным природным силам, а чьему–то злому умыслу. Вал подходил все ближе и ближе, казалось, еще миг, и он погребет их под собой. Гибель была неизбежна. Утлое суденышко просто не могло выдержать эту чудовищную водяную лавину.
— Осторожнее! — крикнул шкипер.
Он направил люггер носом прямо наперерез волне.
