Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
Теньканье синичек. Нахохленные снегири на рябинах. Воробьи. Ласточки. Стрижи. Все, что пахло и кружилось в волшебном вихре его воспоминаний, заставляло его мечтать; тесно переплеталось с запахами свободы творчества, которую он обретет, когда вернется в село. Этими мыслями было заполнено все ему внутреннее пространство.
Расхаживая по сибирским хлябям, в составе всевозможных геологических организаций (как и подобает заправскому джек-лондонскому герою), — рюкзак его памяти был набит ощущением оставленной отчизны, Украины (уютного ощущения домашнего очага, а также, воспоминаниями, связанными с первой любовью, встреченной им слишком рано, почему обреченной быть потерянной по злому умыслу, приставленного к нему на обучение, стукача). Цепкие юношеские воспоминания, заполненные этим событием, роднили его с соседним селом. Он жил этим миром даже больше чем настоящим; он был, по своей природе, человеком способным погружаться в свой собственный, внутренний мир. В этих "экспедициях" в недалекое прошлое, он заново как бы снова переживал свою первую любовь хоть уже и без той хорошенькой, юной принцессы, когда-то превращенной злыми колдунами во что-то противоположное — по его определению. Чувства, же, привыкли к подобным, язвительным подколкам, вечно оппозиционного к ним рассудка, не страдающего трепетными привязанностями, отличающегося мнительной мстительностью, бескомпромиссностью к недоброжелателям (не говоря уже о своих врагах); активно накапливающим житейский опыт и занимающегося подготовкой его к закладкам к длительному хранению в ячейках памяти; с жесткими периодами самобичевания, в виде всякого рода сомнений и разочарований, вызванными локальными неудачами. Закаленный в житейских заварухах, на самом деле, разум, был уже достаточно развит на то время, имел все признаки интеллекта: избирательный, твердый, сильный своими всесторонними познаниями, гибкий и пластичный — сторицей компенсирующий ему все потери от не(до)развитости чувствительности. После утери любви, в Шроо, произошли внутренние вулканические потрясения, помогающие ему сконцентрировать все умственные силы на литературные цели, что, в итоге, помогло окончательно устранить чувства от управления своим настоящим и будущим. Превращая чувствительного и сентиментального юношу, в холодного, и замкнутого на своей личной территории, творца; поэт в котором замер, и стал медленно перерождаться в прозаика.
С момента вселения в пространство своего жилища, Шроо, мог всецело посвящать себя свободному полету в страну литературных грёз — отращивая творческое начало, — окучивая и лелея творческие мысли. Облачать в слова, отдельные, доселе улетучивающие в небытие мысли-фантомы, которые до этого не было возможности зафиксировать на бумаге, которые лишь будоражили, создавали и развивали, бесконечное пространство его пышного воображения, — с этого момента: превращались в мобилизационный ресурс; в стройные когорты его небольших, пока что, изящных текстов. Он должен был линять этими мыслями, чтоб переродиться из обычного дерзкого, угловатого графомана — в неоднозначного, скованного железной логикой внутри, прозаика, или, повидавшего виды, поэта, способного говорить на бумаге. Процесс (перерождения) будет происходить болезненно; сие действо инициации, обычно, происходит в сумерках переходного периода; сопровождается болезненным дискомфортом созидательного характера и сомнениям в собственных силах. Что, в состоянии литературного роста, — тактически, — меняет направление его внутреннего продвижения к вершинам познания литературного мастерства; отшлифовывало бы, в конце концов, его творческую интуицию — и: технику письма. Тем более, что процесс обучения, — литературные обработка наблюдений за бытовыми процессами происходящими вокруг, — невидимые никому: приводили к серьезным внутренним изменениям, принося весомые плоды, хотя и не скоро: с тех пор как появился его первый забавный рассказик в одной киевской газетенке, до первого полноценного рассказа, пройдет еще немало времени. Рассказик в киевской газете, лишь был первой значительной вершиной, взятой им после длительного, подготовительного периода. Два года, он непосредственно готовил это событие!
Стихи он, теперь, сочинял очень редко; они уже не удовлетворяли его возросшие запросы на серьезную литературу. Адская, горячечная чувствительность к стихосложению, и в юношеские годы, гасилась холодным дыханием расчетливого рассудка. Теперь же, в минуты вдохновения, в ледяной пещере своего воображения, зарождались лишь прозаические формы. Они служили слепком из окружающей действительности; мысленно перенесенные вовнутрь него, иллюстрированных на отполированных стенах воображения — все эти флюиды, теперь, пропускались через накопившийся опыт, возвращалось к жизни, уже, в качестве литературных сувениров.
Лучшие эпизоды из жизни, сохранялись в памяти, как огромные сундуки набитые бесценными бриллиантами будущих мыслей; самоцветными метафорами, блестящими эпитетами и высокими горами, золотого словесного песка, которые помогут ему стать мастером. Эти сокровища принадлежали только ему, — творческому человеку, — по крупицам собравшему все это, и, теперь, посылающим это в реальный мир, в качестве пока что небольших, ювелирных украшений.
3
Постоянные возвращения в родимые пенаты из дальних странствий, были сродни явлению из неоткуда. Словно птица, возвращающаяся домой, после (не)долгого зимнего пребывания в дальних странах.
Вначале это никак не связывалось с его творческими потугами; он просто приезжал, отдыхал и быстро отправлялся в новое путешествие; ему казалось, что он сможет где-то влюбиться и зажить (в каком-то месте) спокойной жизнью простого обывателя. Но всякий раз, в последний момент, что-то опять складывалось не так. Он доходит до мысли, что за ним неустанно следят многочисленные глаза стукачей; кому-то постоянно что-то докладывают о нем, что приводит к незамедлительным расстройствам его дел.
В Сказочной империи (СССР), в которой правила бал идеология, принято было наблюдать за всеми инакомыслящими. Перед наушниками (доносчиками, филлерами, стукачами) открывались, известными ключиками, все возможности благодатного, жизненного устройства. По их доносам, диссидентов изгоняли отовсюду, не принимали на работу; в конце концов, подводили под уголовные статьи, чтоб изолировать в лагерях и тюрьмах — поэтому Шроо, почти до тридцатилетнего возраста, "укрывался под крышей геологии", спасаясь там от "их всевидящего глаза и всеслышащих ушей". Приличная заработная плата, позволяла Шроо не ощущать голода, и всегда иметь приличный, опрятный вид, вполне соответствующий его молодому возрасту. Он научился, легко, уходить от сексотов и стукачей; петляя по своей судьбе, словно заяц от погони.
Каждый раз, возвращаясь на круги своя, он заставал отчаянные перемены в судьбах своих домочадцев. Тетка творила конфликт с его матерью (заварила судебную кашу); прожив почти век одной семьей, где, каждая, воспитали своих детей. Причиной этих распрей — была небольшая, отцовская, хата.
Тетка, всю жизнь подготавливала почву для аннексии жилища. После смерти своей матери, она, планомерно, выжила (старшего) сына сестры, а потом принялась за устранение следующего препятствия — ослепшую, с трофическими язвами на ногах, сестру. Создавая, с помощью власти, ей, невыносимые условия существования.
Мать Шроо теснилась отдельно, на "своей половине" хаты. Тетка угрожала ей "перекрыть кислород": законопатить в тесной комнатушке, отошедшей "по договору". Как и всякая колхозная стерва,
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
