эпохе, в которой не было ни Византийской церкви, ни папы римского.
Напоминало тем, что, узаконивая в 381 году иерархию первосвященников, Собор отвел константинопольскому епископу второе место. И это естественно, если помнить, что первой все-таки была Албанская церковь, ее епископ, возглавлявший Патриарший престол.
Рим, став де-факто лидером Запада, желал утвердиться де-юре в этом качестве. Иначе говоря, он хотел изменить постановление II Вселенского собора, его 3-й канон, и с ним изменить место папы в геополитике, то есть сделать его наместником Бога на земле.
Но возвысить папу невозможно, решения Вселенских соборов – закон для всех Церквей. Их нельзя отменить… но их можно «забыть».
Христианская энциклопедия (1993), мягко говоря, уходит от разъяснения этого важнейшего факта как-то очень странно, вообще не упоминая ни государство Кавказскую Албанию, ни Албанскую Апостольскую церковь, ни Патриарший престол при ней.
А такое молчание не есть золото… Остается только повторить: самая жестокая ложь говорится молча. Вот так, молча, стали забывать о Кавказской Албании и ее Патриаршем престоле{72}.
Но если людей можно заставить молчать, то как это сделать с книгами? Они не подчиняются воле человека, даже если тот объявит себя преемником князя апостолов.
Вот тогда и родилась идея запрета, автором которой считают Геласия. А в начале VI века увидел свет знаменитый индекс запрещенных книг Decretum Gelasianum de libris recipiendis et non recipiendis.
Список книг, которые нельзя читать верующим, позволил легко «редактировать» и вписывать нужное в тексты, внедряемые в обиход Церкви как «истинные» документы новой религии.
Индекс запрещенных книг. Издание 1764 года. Рим
Об этом очень точно сказал известный английский историк Э. Гиббон: «Ватикан и Латеран были арсеналом и мануфактурой, где, смотря по надобности, фабриковались или скрывались разнообразные коллекции подложных или неподдельных, искаженных или подозрительных документов, склонявшихся к поддержанию Римской церкви»{73}.
Decretum Gelasianum de libris recipiendis et non recipiendis ширился и рос. Книги, изобличающие Рим, попадали в запретный перечень.
Духовенство боялось тюрков, помнивших правду о религии, боялось и себя в новой роли. Надо иметь много высоких качеств, чтобы, поучая, держать в руках мир, а их, этих качеств, как раз и не было. Наоборот, истина становилась опасной. Чтобы скрыть истоки веры, Церковь превратила себя в цензора{74}. Сама!
И, конечно, Георгий, память о его великом деянии мешали политикам от религии чувствовать себя владыками этого мира. Он, Апостолов соревнитель, объединивший словом Божьим два враждебных общества – тенгрианскую Степь и языческий Запад, возвышался несокрушимой преградой на подступах к вселенской власти.
Реальность бытия не вписывалась в политические амбиции церковных иерархов, они прекрасно понимали это. Не хозяином жизни чувствовало себя духовенство, что и точило сердца, лишало радости существования.
В жадных руках собиралось огромное богатство, но они пока еще боялись нарушить традицию и взять себе то, что предназначено Богу. Повторю, Георгий, его авторитет, его святость стояли непреодолимым препятствием на пути рвущихся к господству церковников.
Что могли противопоставить претенденты на его место? Слова из древней молитвы тюрков о пище духовной (Ата чин аш Ижеси), желание вкусить хлеб жизни Небесной они понимали слишком приземленно{75}.
Василий Суриков. Второй Вселенский Константино-польский собор. Фрагмент. 1876
Золото – «вечный металл» – как дар Вечному Синему Небу интересовало их совсем в ином качестве. Божественное начало новой веры занимало служителей Божьих ровно в той степени, в какой позволяло получить власть над людьми. Но «опасна власть, когда с ней совесть в ссоре»…
Они всеми силами стремились отменить алтайское правило, гласившее: «Золото принадлежит Богу». Безжалостно переписывали житие святого Георгия. Полностью! Каждый раз с чистого листа.
Казалось бы, зачем? Чтобы изменить порядок в Церкви и открыть двери в ее алтарные кладовые, куда вход смертным воспрещен. Здесь хранилось церковное золото.
В руках церковных иерархов «вечный металл» превращался в инструмент политики и только политики. Его божественная сила служила целям вполне земным. Так или иначе, но делалось все возможное и невозможное, чтобы он, святой Георгий, посредник между Богом и человеком, стал другим – без биографии, или, в крайнем случае, с другой биографией.
Рим (а до него Византия) всячески пытался низвести его подвиг до примитивных выдумок: чем нелепее, тем лучше. Лишь бы подальше от истины. Лишь бы забыть его и все, что сделано им.
Не пощадили даже церковный канон, повторявший строгие алтайские правила веры… И его сокращали и дополняли по своему усмотрению. Именно при Геласии утвердили канон Нового Завета, куда вошли книги, считающиеся не просто спорными, а и подложными.
Однако власть Геласия к тому времени была столь велика, что «против… могли высказываться только отдельные нерешительные голоса»{76}.
Ну, а житие Георгия меняли и переписывали с особым старанием. Именно так церковники поняли и воплощали в жизнь слова Геласия: «Пусть дело Георгия останется известным только Богу».
Читать спокойно о пытках и казнях Георгия я не мог, душа восставала. Хладнокровно пересказывать творение средневековых авторов трудно, не хватает терпения и сил. За меня это тактично сделал английский исследователь Баринг-Гоулд, вот его текст.
«После безрезультатных уговоров отречься и совершить жертвоприношение языческим богам он, Георгий, был приговорен к смерти. В первый день, когда его стали копьями толкать в темницу, одно из копий, коснувшись его тела, сломалось, словно соломинка. Затем его руки и ноги привязали к столбам, а на грудь положили тяжелый камень.
Михаил Нестеров. Мученичество святого Георгия. 1899–1900
На второй день его подвергли пытке колесом, утыканным острыми ножами и мечами. Палач счел мученика мертвым, но вдруг явился ангел, и Георгий приветствовал его, как это делали воины. Все увидели, что мученик жив. Когда его сняли с колеса, оказалось, что все его раны исцелились. Тогда палач приказал бросить Георгия в яму с негашеной известью, однако и это не повредило святому. Еще через день ему перебили кости на руках и ногах, но наутро его члены стали опять целыми.
Его заставили бежать в раскаленных докрасна железных сапогах. Он молился всю следующую ночь и на шестой день опять стоял перед палачом. Его били плетьми так, что со спины слезла кожа, но он восстал исцеленным.
На седьмой день его принудили выпить две чаши со снадобьями, от первого из которых он должен был лишиться разума, а от второго умереть. Однако они не повредили ему. После этого он совершил несколько чудес, воскресил умершего и оживил павшего вола, что заставило многих обратиться в христианскую веру.
В ту ночь святому Георгию во сне явился Спаситель с золотым венцом на голове и сказал, что того ожидает Рай.
Георгий тотчас призвал слугу, который записал все вышесказанное, и повелел после смерти отвезти его тело в Палестину. На восьмой день святой, осенив крестным знамением статую Аполлона, вынудил беса, обитавшего в ней, объявить себя падшим ангелом. После этого сокрушились все идолы в храме. После этого был казнен святой Георгий»{77}.
Молчание. Фреска. Монастырь Саета-Кьяра. Неаполь. Италия. XVIII в.
Увы, то было не последнее испытание.
Когда мифы сложили воедино, Рим не поверил в реальность своих же сочинений. Слова Геласия – начало новых мучений святого. Теперь его решили убить молчанием. «Пусть дело Георгия останется известным только Богу»…
Новый способ убийства срабатывал безупречно. Веками. Убийство молчанием – убийство памяти… Так состоялась последняя казнь Георгия.
Ничего не скажешь, безупречный замысел папы Геласия оказался блестящим политическим ходом, продуманным на века вперед.
Начало больших перемен
Так,
