оно просто нечасто позволяет себе ямочки и улыбки.
— Стало быть, с каждым классом в отдельности, — вернулась она к прерванной теме. — Это дольше, зато основательнее, понимаю. Да, вы отметьте себе: завтра совещание руководителей методобъединений… Ну-ну, не смотрите так, никто пока не ждет от вас указаний, предложений… Просто будем вводить вас помаленьку в курс…
Назаров улыбнулся:
— Спасибо, что «помаленьку»…
Гвалт перемены мешал разговору.
— Вот что, Кирилл Алексеич, — вздохнула Ольга Денисовна, взяв его под руку и выводя на лестничную площадку. — Школа уже давно без хозяина. Строго между нами: Серафиме-то Осиповне полагалось бы уйти намного раньше: она ведь начала слепнуть два года назад!
— Вот как?
— Да, и это скрывалось… Память, чутье, опыт — это все было при ней, и все-таки… Некоторые, знаете, широко-о пользовались тем, что она в потемках!
— Ребята?
— Не только…
Тут дали звонок, Ольга Денисовна развела руками и оставила Назарова.
Вот он «у себя» — в директорском кабинете. Здесь уютно. Стол превосходный, книги, сейф, телевизор — работайте, тов. Назаров! Из кресла на него удивленно таращится кошка. Пушистая, раздобревшая, цвета кофе. Вот она здесь действительно «у себя».
— Брысь!
Уступая ему место, кошка усмехнулась вопреки всякому правдоподобию… Он сел в нагретое ею кресло и стал листать перекидной календарь.
Здесь почерком учительницы начальной школы старуха напоминала себе, что надо сделать, о чем хлопотать. Тут и Горсовет, и металлолом, и доклад где-то, и дежурство в буфете, и несколько раз слово «продленка» с восклицаниями, и сигнал, что «во 2-м „Б“ читают медленно!».
А под стеклом на столе — несколько фотографий «бабы Симы» с детьми, с выпускниками… Видно, как она старела, как по-совиному глядела сквозь очень толстые стекла в последние годы.
Календарь под рукой Назарова открылся на апрельском листке с такой записью:
Уровень уроков химии!?!
Этот сигнал уже внятен ему. Листок Назаров выдрал и положил во внутренний карман кожанки — на память.
И закурил. Даже если судить только по этому календарю — «не соскучишься»…
* * *
1. Кем быть? (обоснование твоего выбора).
2. Ты оптимист или нет? Почему?
3. Почему провалился «Гамлет» в нашем театре драмы?
Прочтя на доске такие исключительно свободные темы сочинений, десятый «Б» не удивился: это было в знакомом стиле Марины Максимовны. А она все же надеялась озадачить их, раздразнить. Что-то задиристое посверкивало в ее глазах и пружинило в походке. У нее мальчишеская стрижка, худая шея, великоват рот, косметики — ноль. Глаза говорили как-то очень явно и серьезно о «присутствии духа» в небогатом ее теле, — так что мужчин это могло даже отпугивать, но художник не прошел бы мимо.
Алеша Смородин — высокий, большелобый, сутулый — работает так, словно ему дана тема — «Образ Марины Максимовны»: посмотрит на нее, улыбнется, напишет несколько строк и опять направит на нее через очки взгляд рассеянный и сосредоточенный одновременно, взгляд Пьера Безухова… Если б ему растолстеть — вылитый Пьер.
— Какую ты выбрал? — шепотом спросила она у него.
— Третью. По-моему, самая трудная, — улыбнулся он, почему-то благодарный за этот простой вопрос.
— Я так и знала, — кивнула она.
Женя Адамян, сосед Смородина, не согласен:
— Что вы, вторая трудней! На целый порядок. Потому что…
— Тихо, тихо, весь пыл — туда. — Она нагнула его голову к бумаге.
Отошла от их парты и вдруг наткнулась — как на ежа, как на «финку»! — на злобный, откровенно злобный взгляд из-под давно не стриженных черных волос. Саша Майданов. Что это с ним?
«Нет, я не оптимист — размашисто написано у Майданова. — А почему — это мое личное дело».
Когда Марина Максимовна подошла к нему, он сгреб все листки, скомкал их, сплющил в кулаке. И вид у него — просто опасный.
— Ты что, Саша?
— Ничего… Не обязан я это писать. И не буду. — Он сомкнул свои редкостно ровные зубы.
— И не надо! Из-под палки на такие темы не пишут. Но зачем так скулами играть?
В глаза он не смотрит, юмористического ее тона не принимает:
— Меня это не спросят нигде… Ни в каких программах этого нет, значит — неправильно!
— Что неправильно?
— Все! Лишнее это, только голову забивать…
Класс настороженно слушает этот диалог, хотя Марина Максимовна говорит тихо, с одним только Сашей:
— А вот у поэта Светлова была другая позиция. Он сказал: «Я легко обойдусь без необходимого, но я не могу без лишнего».
Майданов гнул свое:
— Это его дело.
— Да что вы с ним разговариваете, Марина Максимовна? — не выдержала Юля Баюшкина. — Гоните его!
Юля была в этом деле не только сторонним наблюдателем, как могло показаться.
— Гоните меня! — как эхо, отозвался Майданов и пошел на выход. Скомканным бумагам придал вид букета и положил на учительский стол.
В тишине за Майдановым вышел Алеша Смородин. Там, в коридоре, перехватил его руку у локтя и сказал:
— Сделай мне одолжение: забери свой мусор и извинись.
Майданов на секунду оторопел от ледяной корректности этих слов, потом сказал: «Еще чего!» — и, вырываясь, мазанул Алешу рукавом по лицу, по очкам. Очки упали, брызнуло стекло.
— Извиниться, говоришь? Я извиняюсь! — сказал Майданов Смородину, у которого сразу сделалось беспомощное и напряженное лицо. — Не будешь лезть под горячую руку…
Тут кто-то запихнул ему за шиворот его бумажный букет. Развернувшись, чтобы ударить, он увидел Юлю Баюшкину. Она негромко уронила:
— Все, Майданов. Ко мне — не подходи.
Да, она имела власть над майдановским существованием — он ссутулился и потух.
* * *
Назаров шел по коридору с записной книжечкой. Дверь химического кабинета открылась: урока там не было, и Назарова окликнула Эмма Павловна, химичка:
— Кирилл Алексеич!
— Да?
— Вы ничего мне не скажете? Ни словечка? — Назарову показалось, что с ним кокетничают.
— Виноват, Эмма Павловна, но по одному уроку судить нельзя…
Эмма Павловна — молодая блондинка со сложной прической, завидным цветом лица и крупными клипсами. Она пошла рядом с Назаровым.
— Я понимаю… Я там кое-что скомкала… Трудно, знаете, когда на уроке сидит мужчина с таким пронзительным взором!
Он что-то промычал.
— Да еще класс тяжелый, развинченный. Один Женечка Адамян чего стоит!
— Это тот, что вопросы задавал?
— Вот-вот! Специально готовит эти свои пакостные вопросы, чтобы насмехаться над учителем! Между прочим, сынок главного инженера с химкомбината…
— Вот как?
Ему надо было на четвертый этаж, а Эмма Павловна не отставала, у нее «накипело».
— Уймите его, Кирилл Алексеич, я прошу! Знаете, я просто вся ликую, что у нас к власти пришел, наконец, мужчина!
Назаров, глядя на свой ботинок, сказал:
— Эмма Павловна, а
