когда кончится его тренировка. И дома я всё время взглядывала на часы. За полчаса до того времени, когда он был должен, по моему мнению, вернуться, помчалась в знакомый подъезд. Не могла я дома сидеть. Какое-то неведомое предчувствие гнало меня прочь.
Захар возвращался с тренировки с огромным рюкзаком за спиной. Там его форма, бутсы.
– Покровская, ты зайдёшь? – он даже не поздоровался. Ну да, в школе ведь виделись. Но он вообще не удивился, он как будто ожидал меня тут увидеть. Привык к этому, что ли? Я его к этому приучила.
– Нет.
Мне страшно хотелось зайти и одновременно страшно было заходить. Предчувствие не уходило и какое-то незнакомое волнение ощущалось во всём теле. И поэтому я боролась с собой.
– Заходи, я один.
– Я знаю. Нет.
Он подошёл к дверям, открыл ключом.
– Считаю до трёх… Раз… два… Зайдёшь?
Я медленно поднимаюсь по лестнице. На моём лице гордая маска верблюдицы. Я не ждала приглашения, и вообще я просто прохожу мимо его квартиры, прохожу на пятый этаж постоять там у подоконника. Но раз уж он зовёт меня, то сделаю одолжение, зайду на минутку. Захар стоит в дверях, ждёт. Рукой опёрся о косяк. Чёрные волосы собраны в хвост. Лицо серьёзное, без улыбки. Ему стало жалко стоящую у окна девушку. Вдруг она и ночью тут стоит. Он же не знает. Бездомная! Бездомная и безмозглая! Мне стыдно тут быть. Мне стыдно, что я зашла. Поэтому хочется плакать. И бежать на улицу. Но я захожу.
– Проходи.
– Я тут постою.
– Проходи, говорю!
– Спасибо, не надо.
– Ну, и стой в прихожей!
Он резко повернулся и ушёл в комнату, а я стояла, прислонясь к входной двери спиной, и вдыхала воздух, которым он дышит. Захар прошёл в кухню, слышно было, как зашумел чайник. В прихожей на вешалке тёплые куртки. С полки для шапок свесился вязаный шарф с бахромой. Этот шарф Захар носит под курткой в крутые морозы. А пока он обходится без шарфа. Я его хорошо помню. Я потрогала бахрому, погладила шарф. Потянула его и, когда он оказался в моих руках, укутала им шею.
– Держи.
Захар принёс чай. Он был горячий. Не Захар, чай. Из чашки поднимался пар.
– Спасибо.
У него в руках чашка – точно такая же, как у меня, с цветочками с двух сторон. Мы стояли друг против друга в тёмной прихожей и отхлёбывали чаёк.
– Тебе чё, холодно?
– Тепло.
– А зачем шарф взяла?
– Так просто.
Он был рядом, и меня трясло от его близости. Я передала ему пустую чашку.
– Спасибо. Я пойду.
– Ну, ладно. Давай, дуй.
Он приблизился ко мне, чтобы открыть двери, и взялся за замок. Его пальцы крутили колёсико замка, я стояла рядом и слышала его дыхание.
– Захар…
Он оглянулся.
– Чё?
И вдруг моя голова оказалась на его плече. Я не владела собой, понимаете, да?
– Ты чё, Покровская? Ты больная, точно.
Он говорил это, обнимая меня. Мы обнимались, как ненормальные, и целовались в тесной прихожей под куртками и шапками и шарфами, а потом я сделала усилие над собой и заставила выскользнуть из его объятий.
За мной захлопнулась дверь. Без «пока», «прощай», «до свиданья».
Я прислонилась к ней спиной, закусила губу, закрыла глаза. Боже! Боже! Боже! Что это было!!!
Стала медленно, ступенька за ступенькой, как будто читала страницу за страницей, спускаться с лестницы.
На лестничной площадке второго этажа сидела кошка. Она смотрела на меня с подозрением.
– Что? – тихо спросила я кошку. – Да, да, да! Целовалась, да!
Я засмеялась, а потом заплакала.
Я шла по улице и ревела от счастья. Я целовалась! С Захаром!
Прохожие не обращали на меня никакого внимания. Да и я на них – никакого!
Брела тихонько по направлению к центру. Берегла внутри себя, как хрустальную вазу, то волшебное состояние, ту невесомость, которые были в той близости…
Улицы становились всё многолюднее, всё шумнее. На местном «Арбате» – толпы людей. Фотографировались у ярко раскрашенных пластмассовых медведей в рост человека, болтали по мобильным телефонам. Дети носились с мороженым в руках. Влюблённая парочка плавно двигалась под тучей воздушных шаров. Эти шарики над ними были, как круглые цветные паруса. Парочка мечтала уплыть или улететь в страну одиноких влюблённых на этих малосильных шариках. Мужчина купил что-то крупное и важно шагал с большущей белой коробкой под мышкой. Ворона села на плечо чугунного коробейника. На лотке коробейника чугунные пирожки. Глупая птица, ничего тебе здесь не обломится! Толпа старшеклассников вывалилась из кафешки. Парни и девчонки о чём-то спорили, размахивали руками, ругались и смеялись одновременно.
Но всё это было как будто фоном, поверхностным и малозначительным. Главное же творилось у меня в душе.
Я вспоминала его руки, его плечи. Его терпкие поцелуи. Мне было жарко и холодно, я ощущала свою любовь каждой клеточкой тела, каждой клеточкой тела мне хотелось касаться Захара. Но я не чувствовала его любви, у него была только страсть, неожиданно родившаяся в этой тёмной тесной, душной от вещей прихожей. Да, да, только она. Я правильно сделала, что умчалась. И всё равно это было прекрасно.
Я вернулась домой и свалилась в кровать, крикнув на всякий случай:
– Меня не трогайте, ясно?
– Никто тебя и не трогает, – в комнату заглянула мама, – можно не кричать, а сказать спокойно.
– Извини, ма, – я сбавила тон и закрыла глаза. И поплыла по реке безумной взрослой мечты.
Всё, что случилось, было у меня внутри. Никуда не девалось. Вот как сорвёшь ромашку, зажмёшь в кулаке. Так и то событие. Всё зажалось во мне. И заполнило меня до краёв.
Утром я не зашла за Лёвой, как установилось у нас с начала учебного года. Вернее, я даже не заходила за ним, а выйдя на лестничную площадку, стучала два раза в гулкую железную дверь: бум-бум. Этого было достаточно. И сбегала вниз. На крыльце меня уже поджидал Лёва – он на лифте спускался быстрее меня. А я лифт не люблю. Когда я сажусь в него, у меня всегда мысль на обочине мозгов: вдруг застряну? Потому что со мной это уже было. В районе вырубили электричество, и я засела в лифте. Ой-ой-ой, никому не пожелаю. Я и сидела-то в нём пять минут всего, пока свет не дали, но решила, что я тут на всю жизнь, всё, похоронила себя, распрощалась со всем белым светом. А Лёва лифта не боялся, да у него вообще нервы крепкие. Мы здоровались:
– Привет!
– Привет!
И топали в
