этом расскажу? Не поверят, наверное, ни единому слову. Как так, Ника — и в такую авантюру ввязывается?
— Выходи, иначе я тебя здесь закрою, — вернул меня в реальность Ник. Руки его были уже не на руле — мотоцикл спокойно стоял себе на подножке, одновременно касаясь и обочины, и дороги.
— Это как дети в подвале, только сестры друзей в гараже? — полюбопытствовала я.
— В тебе проснулась ядовитая змейка?
— А ты боишься, что укушу?
— Нет. Продолжай, мне даже нравится. Куда лучше тишины — и этого пронзительного взгляда, в котором молнии сверкают… План, в общем, такой, — резко заявил Ник, не дав мне даже возмутиться. — Сейчас надеваем шлемы и садимся, я за руль, естественно, ты сзади и только после меня. Ноги на подножку, никаких труб мне не надо пытаться оторвать, были уже случаи… Обхватываешь меня бедрами, внутренней стороной… — он покосился на мои ноги. — И можно за корпус. За руки нельзя, будешь мешать. Ну и старайся сильно не наклоняться в разные стороны, центр тяжести будешь смещать, хотя ты и легкая, вроде бы… Но рисковать не станем. Все понятно?
— Понятно, — я сосредоточено кивнула. И в следующее мгновение осознала, что уже все забыла.
— Можем порепетировать, если хочешь, — улыбнулся вдруг Ник.
— Что именно?
— Ну там… Обхват корпуса… — Видимо, взгляд у меня стал совсем уж суровым, потому что Ник тут же замахал руками: — Я шучу. У меня новый одеколон, жаль, ты не оценишь… Через шлем не получится. Ладно-ладно, перестаю тебя смущать, гараж закрываю и едем.
Все то время, пока он закреплял большие ворота, затем замыкал дверь, я стояла в стороне, прижимая к себе шлем, словно кое-какое другое средство, предназначенное для защиты. Меч или щит, на крайний случай.
Я будто бы ожидала приговора, одного-единственного мгновения, которое кардинально изменит мою жизнь; хотя прекрасно понимала: на изменения всегда нужно время.
— Ну вот и все, — заявил Ник. Мне показалось, будто прошел по крайней мере месяц с тех пор, как он молчал; на деле же — минута, максимум две. — А, и еще. Давай свою сумочку, — и он потянул свои загребущие руки к моему клатчу, висящему через плечо. — Я её в свой рюкзак уберу, чтобы не мешалась при поездке.
— Это грабеж.
— Рюкзак я тебе вручу, для твоего же комфорта, чтобы прижиматься к моей спине, а не к пыльной ткани. Так что кто еще кого грабит.
— Наглость.
— Именно так. Давай.
Левой рукой прижимая шлем к себе, я стянула клатч. Еще мгновение, и он оказался в рюкзаке Ника. А потом Ник заботливо надел рюкзак на меня, как будто это не рюкзак был вовсе, а дорогое кашемировое (почему кашемировое, не знаю) пальто. Склонился… и правда весьма приятный одеколон — что-то наподобие смеси цитрусов и зеленой травы, чистое летнее поле. Отклонился тут же… Аккуратно подтянул лямки, как мамочка, отправляющая в первый класс ребенка. Ребенок маленький, но за спиной у него маячит огромный баул, в который можно половину дома вместить.
Потом Ник покосился на шлем в моих руках. Вздохнул, взял и его из рук. И осторожно надел на голову.
Голова тут же стала тяжелой, как будто я всю ночь готовилась к экзамену, а не спала. Захотелось опустить ее на что-нибудь — или кого-нибудь. В ушах зашумело. Резко сузился обзор зрения — сверху и снизу. А сейчас еще и стекло придется опускать, и все тогда.
Следом Ник надел шлем на себя. Ему, на самом деле, шло, добавляло брутальности. Ему в целом, наверное, хоть что пойдет.
Чувства немного успокоились, вернув мне возможность говорить.
— А ты в детстве хотел быть космонавтом? — Язык мой — мой враг. Все никак не могу умолкнуть.
— Нет, не хотел… — Он удивленно посмотрел на меня через прорезь в своем шлеме. — А, понял, про что ты. Я не помню, кем хотел быть.
А я хотела. Нет, серьезно. Думала, что буду бороздить космические просторы… Наблюдать за звездами вблизи, знать каждую по имени. А когда умру, то сама стану звездой, и новая, пока ещё человеческая, Ника тоже будет знать, как меня, прежнюю, зовут.
Но стала пока что лишь никем. Никем, наверное, лучше, чем кем-то плохим. Пусть и не вспомнят имя, но хотя бы не станут желать самых горячих котлов.
Ник наконец сел на мотоцикл, опустил стекло своего шлема, обхватил руль. Спохватившись, я приблизилась к нему вплотную. Мотоцикл вдруг показался слишком огромным для такой небольшой меня… Перекинула правую ногу, так и остановилась. До тех самых пор, пока Ник, передумавший держать руль, не подтянул меня к себе.
Сидение оказалось весьма удобным. И даже близость Ника не то чтобы сильно смущала. Рюкзак нервировал куда больше — он неприятно касался открытых плеч.
Что ж, обхватить так обхватить. Бедро к бедру, тело к телу… Его спина оказалась невероятно удобной и приятной на ощупь. И в какой-то момент мне даже захотелось еще и голову на него сложить. Давно не обнималась с мальчиками, совсем поехала кукушкой.
Ни на каком уровне не разбираюсь в управлении машин. Илью папа давно научил водить, меня тоже обещал, но я до сих пор за рулем не сидела. Так что совсем не знаю, что вообще должно происходить, прежде чем транспорт с места сдвинется…
Но мотоцикл сначала затарахтел, потом зарычал.
— Готова? — крикнул Ник, прерывая посторонний шум.
— Конечно! — И прижалась к нему еще крепче.
Мы сорвались с места.
То есть, конечно же, никуда мы не срывались, даже мотоциклу требуется время, чтобы разогнаться, а разгоняться между гаражами, где постоянно снуют люди, никто и не станет; мы, будем честны, едва-едва сдвинулись с места, но у меня, такой трусихи, будто все внутри остановилось на мгновение, а потом зашевелилось с удвоенной силой.
Вдобавок я глаза зажмурила.
Как же страшно, боже мой. Особенно после велосипеда.
Впрочем, мой приступ паники длился не так уж и долго; потребовалась пара секунд, прежде чем я открыла глаза — вокруг мелькали коробки гаражей, мы двигались куда-то вглубь. Нас слегка подбрасывало на каждой кочке, особенно если учесть, что дорога тут такая себе, укатанная колесами земля.
Мы ехали, похоже, на самой низкой скорости, чуть замедлишься еще — и упадешь, настолько она была низкой. И я позволила себе выдохнуть. Дышать было все же тяжеловато, этот шлем явно предназначен не для того, чтобы наслаждаться свежим воздухом.
Мы двигались, зная точно направление —
и —
в самом деле, как я и предполагала, в голове на какие-то секунды ничего не осталось, лишь только это бесконечное
