лестнице на сеновал.
— Чего ты туда в жару да духоту? Перебирайся в сарай. Там возок стоит, натаскай в него сена и спи. И спокойнее и лучше…
Жалко Тимофею было расставаться с таким хорошим наблюдательным пунктом, но послушался, пошел в сарай; сейчас у него такое состояние — не до наблюдений.
В сарае прохладно и сумрачно, пахнет дегтем и конским потом от развешанной по стенам сбруи. Нашел возок, плюхнулся на сиденье, прислонился к стене и даже глаза закрыл, такая вдруг навалилась усталость, а с ней и какое-то непонятное забытье, совсем непохожее на сон, но и не явь, потому что он снова чистил пулемет, разговаривал с голубоглазым человеком, потом скатился с обрыва, чтобы бросить в колодец своего бывшего командира Арканова.
Вздрогнул от скрипнувшей двери — Настя.
— Где ты тут? На, ешь!
— Не хочу я…
— Как не хочу? Ешь! Я сейчас тому благородию снесу да приду к тебе, поговорим…
И исчезла.
Вроде и не хотелось есть, а принялся — и откуда только аппетит появился. Ну и еду же Настя принесла — такой Тимофею и по праздникам отведывать не приходилось. Вареники. И с мясом, и с сыром, и с картошкой. Да еще полная миска сметаны. Холодной, прямо из погреба. Уже и живот полон, а оторваться сил нет, глотает вареник за вареником.
— Ты здесь? — заглянула в дверь Настя. — Вот гадина, синяк, наверное, будет, — заговорила она, потирая плечо. — Уже назюзюкался…
— Да ты-то кто, как хозяину доводишься?
— Считаюсь воспитанницей, только какая я воспитанница? Наймичка — да и все…
Настя тяжело вздохнула.
— Отца моего в прошлом году убили, он в ревкоме работал. А тут банда действовала, братья Шоки, Людвиг и Арнольд. Налетела, ну и… Да не только отца, и в других селах многие погибли. И все больше из тех, кто в ревкомах работал, в комбедах. Потом мать от тифа умерла. Остались мы с сестренкой… Ее тетя взяла, а меня — этот. Говорят, какой-то родственник, да, наверное, просто ему дармовая работница понадобилась… А ты-то как сюда попал, раз не с ними?
— С дружком приехал. Думал отдохнуть после госпиталя, а оно вон как получилось…
— Это с бородатым, что ли? Чудак он. Давай, говорит, Настя, поженимся. А какая сейчас женитьба, когда война? Да и не разрешит отец ему на мне жениться, богатую невесту подыщет. А мне все равно…
— Настя, а их… Ну ты знаешь кого, много тут?
— Первым полковник появился, родственник, что ли, нашему Адаму Антоновичу. Он будто бы высадился на берег с корабля, ранили его при этом, до сих пор руку на перевязи носит…
— Обожди, обожди, когда это было-то? — перебил ее Тимофей.
— Да как раз в праздник, в ильин день.
Тимофей заулыбался от радости: те высадились у поста Карабуш второго августа, как раз в ильин день. Значит, не пропал его выстрел. Жаль, что не наповал, но и то хорошо, пусть заметку носит.
— Ну-ну! — подбодрил он замолчавшую было Настю.
— Потом вот тот, что ты… Поручиком его называли. С ним еще двое, тоже поручики, они куда-то часто уезжают. С неделю тому назад опять двое явились, откуда-то убежали, из больницы, кажется…
«Это, наверное, мои знакомые…»
— А чуть раньше их вот этот, что сейчас в доме сидит, заявился. Он из дома никуда. Курит да самогонку тянет. А главным у них, видать, тот, который с вами приехал. Перед ним все тянутся, «сиятельством» называют… Что-то плохое они задумали.
— Восстание, Настя, хотят поднять.
— Так ты тогда уезжай… Чего тебе с ними?..
— Сейчас меня уж отсюда просто так не отпустят… Подумал немного, добавил:
— Да и нужно мне тут побыть…
— Разузнать все хочешь?
Хоть теперь Тимофей и не сомневался в сочувствии Насти, однако промолчал.
— Понимаю, нельзя тебе всего рассказывать, — догадалась Настя. — Хочешь, я тебе все, что услышу, передавать буду?
— Конечно, хочу!
— Тогда я пойду. Как бы не приехал кто. Да и вообще, раз такое дело, нам нужно поменьше вместе быть. Пусть думают, будто мы и незнакомы вовсе.
«Смышленая!» — подумал Тимофей, когда Настя выскочила из сарая.
Глава XII
ИСПЫТАНИЕ
Труп Арканова вытащили из колодца только на следующий день утром. Настя еще на рассвете закричала, что пропала бадья и нечем достать воду. Хозяин начал ладить новую, но когда попытались зачерпнуть воду — бадья стукнулась о что-то твердое. Тогда уже в ход пошли кошки.
Хоронили бывшего поручика без особой торжественности — просто закопали на краю села в балке. Недоля даже и смотреть не пошел, занялся пулеметом. А у Булдыги-Борщевского с князем Горицким по этому поводу произошел крупный разговор:
— Все, все теряем из-за пьянства и беспечности. Безобразие! Русские офицеры, цвет и надежда нации, до чего докатились! Ну что теперь делать, как узнать, каковы результаты его поездки? Нового человека посылать? А где его взять? Так все дело погубим!..
— Может, несчастный случай…
— С трезвым подобных несчастных случаев не бывает, — отрезал князь. — И с вами когда-нибудь такое же произойдет. Напиться до бесчувствия! Приехали ночью, а вы как мертвый. Хоть на голову ставь. — И князь с ненавистью посмотрел на штабс-капитана.
«Хоть бы ты так!..» — подумал вдруг неожиданно для самого себя, а вслух упрекнул:
— Еще контрразведчик!
Булдыга-Борщевский промолчал.
— Что с пулеметом?
— Полный порядок!
— А второй?
— Да этот бородатый олух обещал привезти, но пока нету.
— Олух, олух… — И князь вышел, хлопнув дверью.
«Сам олух, а еще офицер, — думал князь, выйдя со двора и направляясь к кирхе; неподалеку от нее в одном из домов должны были собраться представители немецких колоний. — Ну ничего, победим — наведем порядок. Заставим служить как следует. А нет — к стенке. Когда будет власть — люди найдутся. Но время! Время!.. Вот сейчас, сейчас, когда армия Врангеля развивает успех, поляки перегруппировывают силы и вводят в бой новые армии, и нужно выступить, ударить с тыла. Соединиться с поляками на западе, армией Врангеля на востоке и единым фронтом — на Москву!»
А Булдыга-Борщевский захлопал дверцами буфера. Нашел, наконец, неполную бутылку самогона, налил полстакана.
— Ничего, ваше сиятельство, покуражьтесь. Разделаемся с большевиками и у вас поубавим спеси, — ворчал он. — И этих толстосумов. Заплатят за все… И за «ледовый поход», и за отступление от Харькова, и за Новороссийск… И за то, что приходится пить вот это…
Нашел еще одну бутылку. И закружилось в винных парах все прожитое — и военное училище, и служба в заштатном городке, и залитые грязью окопы под Трапезундом… В Анатолии
