счастье Италии, освободившейся от чужеземных наемных войск. См. выше (с. 54) приведенные статистические данные, относящиеся к Венеции почти того же времени, свидетельствующие, правда, о значительно больших владениях, доходах и арене действий; корабли Венеции уже давно господствуют на морях, тогда как Флоренция в 1422 г. посылает свою первую собственную галеру в Александрию. Между тем, кто не усмотрит в флорентийской записи более высокий дух? Подобные и сходные заметки обнаруживаются во Флоренции каждое десятилетие, причем объединенные в обзоры, тогда как в других местах встречаются в лучшем случае отдельные высказывания.
Мы приближенно узнаем об имуществе и делах первых Медичи; они тратили на подаяния, публичные постройки и налоги в период от 1434 до 1471 гг. не менее 663755 золотых гульденов, из которых на одного Козимо падает сверх 400000[147], а Лоренцо Великолепный радуется, что деньги так хорошо потрачены. В 1478 г. вновь создается чрезвычайно важный и в своем роде полный обзор[148] торговли и ремесел города, а также частично или полностью посвященный искусству; в нем речь идет о золотой и серебряной парче и камчатной ткани, о резьбе и инкрустации по дереву (intarsia), об арабесках на мраморе и песчанике, о портретах из воска, об искусстве золотых дел мастеров и ювелиров. Более того, врожденные способности флорентийцев к исчислению всего внешнего бытия проявляются также в их домовых, деловых и сельскохозяйственных книгах, которые значительно превосходят такого рода подсчеты, обнаруживаемые у остальных жителей Европы XV века. Теперь стали с полным основанием издавать избранные места из этих документов[149], однако понадобится еще большая работа, чтобы извлечь из них ясные результаты общего характера. Во всяком случае здесь перед нами государство, в котором отцы, умирая, требовали в завещании[150], чтобы государство взимало с их сыновей штраф в 1000 гульденов, если они не будут регулярно заниматься ремеслом.
Быть может, ни один город мира не имеет для первой половины XVI в. такого документа, как прекрасное описание Флоренции у Варки[151]. В описательной статистике, как и в ряде других отношений, здесь вновь даются образцы — пока еще не погибли свобода и величие этого города[152].
Наряду с этими исчислениями внешнего бытия продолжается описание политической жизни, о чем речь шла выше. Флоренция не только переживает больше политических форм и оттенков, чем другие свободные государства Италии и Запада, но и несравненно чаще описывает их. Они дают полное отражение отношения классов и отдельных людей к меняющемуся общему облику города. Картины великих бюргерских демагогии во Франции и Фландрии, нарисованные Фруассаром{113}, сообщения наших немецких хроник XIV века поистине значительны, однако по духовной полноте, по многостороннему обоснованию хода событий флорентийцы бесконечно превосходят всех. Господство аристократии, тирания, борьба среднего сословия с пролетариатом, полная, половинчатая и мнимая демократия, главенство одного дома, теократия при Савонароле, даже смешанные формы, подготовившие власть Медичи, все это так описано, что открываются все внутренние побуждения[153].
И наконец, Макиавелли рисует в «Истории Флоренции» (до 1492 г.) свой родной город как совершенно живое существо с индивидуальным природным развитием. В наши задачи не входит исследовать, произвольно ли и в каких пунктах произвольно действовал Макиавелли, подобно тому как он, — что нам известно, — поступал в жизнеописании Каструччо Кастракани{114}, произвольно трактованного им типа тирана. На каждую строчку «Истории Флоренции» можно найти возражение, и все-таки это не затронуло бы ее высокую исключительную ценность. А какое созвездие знаменитых имен образуют его современники и последователи — Джакопо Питти{115}, Гвиччардини{116}, Сеньи{117}, Варки, Веттори{118}! А какую историю описывают эти мастера! В их работах нам полностью представлены последние десятилетия Флорентийской республики — незабываемое, величественное зрелище. В этих сообщениях об упадке высокой своеобразной жизни тогдашнего мира одни могут увидеть лишь собрание поразительных странностей, другие — с дьявольской радостью констатировать банкротство благородного и возвышенного, третьи — объяснять эти события как важный судебный процесс, но независимо от их оценок она останется до конца дней предметом серьезных размышлений.
Главным злом, все время ухудшавшим положение дел, было господство Флоренции над подчиненными, некогда могущественными врагами, такими, например, как пизанцы, что постоянно требовало применения насильственных мер. Единственным, правда, героическим средством, применить которое мог только Савонарола и то лишь в особенно благоприятных обстоятельствах, было превращение Тосканы в федерацию свободных городов — эта идея в виде запоздалой грезы привела патриота из Лукки[154] на эшафот (1548 г.). От этой беды и несчастной склонности флорентийских гвельфов к чужеземному правителю и связанной с этим привычкой к интервенциям чужеземцев все и произошло. Однако кто может не восхищаться этим народом, который под водительством святого монаха, в состоянии подъема дает в Италии первый пример милосердия к побежденным врагам, тогда как вся предшествующая история говорит лишь о мщении и уничтожении? Пламя, которое здесь возгорается от патриотизма и нравственно-религиозного преобразования, вскоре покажется издалека как бы погасшим, но его лучшие результаты вновь проявляются в памятной осаде 1529-1530 гг. Конечно, эту грозу на Флоренцию навлекли «глупцы», как писал в то время Гвиччардини, но и он признает, что они совершили то, что казалось невозможным; и если он полагает, что мудрые люди избежали бы беды, то это имеет только тот смысл, что Флоренция должна была безропотно и бесславно предаться в руки врагов. Она сохранила бы тогда свои великолепные пригороды и сады, обеспечила бы бесчисленному числу своих граждан спокойную жизнь и благополучие и была бы бедней на одно из своих великих воспоминаний нравственного характера.
Флорентийцы во многом служат великим образцом и являются самым ранним выражением характера итальянцев и современных европейцев вообще, и таковы они также в своих отрицательных чертах. Если Данте сравнивал все время улучшающую свой государственный строй Флоренцию с больным, беспрестанно меняющим свое положение, чтобы избавиться от страданий, то этим он определил основную черту жизни этого государства. Большое заблуждение Нового времени заключается в представлении, будто можно создать государственный строй, произвести его посредством исчисления наличных сил и направлений[155], — это всегда происходит во Флоренции в бурные времена ее истории, и даже Макиавелли не был свободен от этого. Появляются государственные деятели, которые посредством искусного распределения и разделения власти значительно контролируемых выборов, мнимых учреждений и т. п. пытаются создать определенное прочное состояние, удовлетворить сильных и слабых или обмануть их. При этом они наивно пользуются примерами древности и официально заимствуют оттуда наименования партий — оптиматы, аристократия (ottimati, aristocrazia)[156]. Лишь
