и даже если бы признавался мне в любви — что, конечно же, совсем невероятно — не стал бы использовать столь забитые и манерные фразы.
Когда Лайонэл, наконец, замолчал и повернулся ко мне, ожидая, видимо, хоть какого-то ответа, я отступила на шаг и с деланым сожалением опустила голову.
— Ваши слова глубоко тронули меня, — на самом деле ни капли, но изображать нежную, трепетную даму я научилась еще в шестнадцать, — но, как вы и сказали, нас связывают политические обязательства. Я не могу ответить сейчас на ваши чувства, и не могу поступиться интересами государства ради собственного счастья — таков мой долг и мое бремя. Но если вы будете достойны, если докажете, что вы — лучший Король, такой, какого заслуживает моя страна, быть может, добьетесь… вашего, — сказать "нашего" у меня не хватило духу, — счастья.
Принц выслушивал мой ответ с растерянным взглядом. Казалось, он думает о том, что же мог сказать не так, и задавался вопросом, почему я прямо сейчас не бросилась в его объятья и не изъяснилась в вечной любви в ответ. Как будто мои чувства могут всецело зависеть от его действий и слов.
Не желая слушать новые заунывные речи, большую часть из которых я уже знала от фрейлин, восторженно читающих новые книжки-мелодрамы, я развернулась и так быстро, как позволял этикет, направилась к замку. От сегодняшней встречи вместо романтического флера осталось чувство чего-то липкого и наигранного.
Армандо
С разрешения Ее Высочества я вернулся в замок на следующий день после нападения. Принцесса ни о чем не узнала: не стоило попусту ее волновать, ведь все равно любое наше действие может вызвать дипломатический скандал. К тому же, я опасался, что Лучиана банально мне не поверит: слишком уж невероятно прозвучала бы моя история.
Пару дней, пока длилась охота, я почти не вставал с кресла, однако за это время успел отдать распоряжения об усилении охраны, особенно в крыле принцессы и в саду, где она любила подолгу гулять, а заодно написал другу — Диего, начальнику королевской службы разведки: просил прислать мне парочку хороших шпионов и по возможности узнать, что за уговор заключил наш правитель с Королем Базиль.
С делами я управился всего за полдня, и оставалось только ждать, когда уймется, наконец, ужасная боль в ребрах, а вместе с ней и притупится злость. План мести — дерзкий до нахальства — уже созрел в моем воображении, однако для его осуществления мне нужно потренироваться. А перед тренировками — сначала хоть немного прийти в себя.
Чтобы скоротать время, я взялся было за одну из модных книг, но автор с такой восторженной радостью описывал любовные муки героя, что я забросил глупую историю уже на двадцатой странице. Когда я читал о «розах любви, расцветающих в тоскующей душе», становилось тошно. «Все не то и не так!» — хотелось выкрикнуть мне, но какой смысл спорить с неизвестным? Разве жиголо, развлекающийся на досуге клепанием таких вот мелодрам, поймет, что значит любить и скрывать чувства? Нет в этом ни романтического, ни приятного, ни нежного. Есть только тупая боль, смешанная с досадой от невозможности выразить все то, что днями и ночами мучает воображение.
На второй день отдыха я почувствовал, что былая легкость возвращается к телу, и тут же пошел на задний двор, на плац, где тренировались королевские гвардейцы. Их наставник по фехтованию — на вид настоящий франт: тонкий и изящный, красивый как эльф из древних легенд, столь ловко орудовал едва ли не любыми клинками, что мало кому удавалось победить его в сражении.
Сегодня, как и всегда, он тренировался, чтобы поддерживать звание чемпиона. Забранные не манер восточных дикарей в высокий хвост волосы, выгоревшие под южным солнцем, метались вслед за ним вокруг манекенов. В тонкой кисти клинок летал так быстро. что едва удавалось разглядеть его очертания. Острые скулы блестели от пота, а по прищуру раскосых глаз я понял, что наставник уже заметил меня.
— Чем обязан, граф? — воин выпрямился, и только сейчас я смог полностью разглядеть изящный стилет в его руке.
— Хочу составить вам компанию на сегодняшней тренировке, если вы не против, Алехандро, — ни титула, ни фамилии бойца я не знал, и подозреваю, он скрывал их специально, чтобы не выдавать низкого происхождения или не подставлять под удар семью.
— Прошу, — боец развел руками и указал в сторону стойки со старым оружием.
Я как всегда выбрал длинный одноручный меч, и стоило мне взмахнуть им пару раз, привыкая к весу клинка, как Алехандро атаковал без предупреждения. Я едва успел развернуться, чтобы блокировать его выпад, и отскочил, лишая опытного фехтовальщика его преимущества — короткого расстояния, на котором я просто не успевал бы орудовать длинным клинком.
Мы бились дольше часа, и я вкладывать всю силу и мастерство в каждый удар. Чувствовал, что дерусь почти остервенело, но иначе не мог: только в бою у меня появлялся шанс выплеснуть злобу от недавнего поражения и от бессмысленных чувств, которые, не принося радости, только ранили непривычное к ним сердце.
Но сколько бы злобы я не вкладывал в каждую новую атаку, когда мы оба окончательно выдохлись и замерли друг напротив друга, с ужасом осознал, что досада от поражения ушла, но осталась боль, которая стала моей неизменной спутницей в последние несколько дней. С тех пор, как…
Я оглядел солдат, собравшихся посмотреть на наш поединок, и вернул меч на стойку. Пот застилал глаза, и я едва видел перед собой хоть что-то. Ребра снова заныли, но я понимал, что до завтрашнего дня физическая боль перестанет терзать тело. Душевная — нет.
— Если хочешь выйти победителем, тебе придется разобраться со своими демонами, — Алехандро дружески хлопнул меня по плечу, и когда я тихо озвучил маленькую просьбу, раскатисто рассмеялся, как умеют смеяться люди, всю жизнь стоявшие на грани между жизнью и смертью, и неожиданно согласился, не потребовав ничего взамен.
— Но имей в виду: если будешь так же ослеплен ненавистью, как сегодня, у тебя ничего не выйдет, — с этими словами боец толкнул меня в направлении одной из башен. — Посиди в тишине и подумай.
Я кивнул, но направился все же в свои покои, намереваясь переодеться. Мне не нужны были часы размышления, чтобы понять причины собственной боли и ярости: я давно знал о них, но признаться себе в том, что они реальны, означало проиграть и обречь себя на очень долгое мучение. Однако убегать от чувств вечность все-равно не выйдет, рано или поздно придется
