тем, что каждый день приносит что-то новое, и каждый день все дальше уносит меня. Со временем все становилось быстрее, быстрее в моей крови и медленнее в моей голове. Руки стали непривычно легки, хоть так же непослушны, как и раньше. Словно тряпичная кукла мое костюмное тело висело на стульях, диванах, лестницах…. Словно запись старого диктофона звучал мой голос на улицах полных людей, в кафе, парках и аллеях.
Все неожиданно наполнилось ужасом в тот день, когда я узнала, что ты жив.
Голова словно взрывалась изнутри каким-то непоправимым бредом. По стенкам медленно сползали тени прошлого, а в глазах мелькали то ли руки Силы, то ли мои собственные. Я падала и знала, что больше мне не подняться. Словно перины, невыносимо, дощатые полы приняли меня. Как хотелось сейчас упасть с высоких скал, исчезнуть, испытать смертельную боль.
Несбыточность твоей смерти шокировала меня в самое сердце. Вдруг, я поняла, что ты и не умирал. Как же стало больно. Я вновь ощутила твое предательство. Оно горячим потоком прокатило по венам и застыло где-то в районе сердца, продолжая невыносимо жечь все тело. Как никогда мне нужен был Сила со спасительными шприцами, таблетками, порошками.
И космос раскрыл для меня свои объятия.
Мы на зеленом лугу с высокой травой кружимся в бешеном танце. Красные маки, голубое небо, пряный, словно от корицы воздух. Такой воздух начинаешь бешено вдыхать, лишь только его учуяв. И стремительно, мы понесли вдаль, как два спутанных между собой горя, как две падающие птицы. Было весело и очень, очень плохо. Небо казалось болезненно бесконечным, и тонкие нити моего духа на моих глазах кто-то вытягивал, а я все пустела.
Как больно прежде сжимали твои руки. Каким одиночеством веяло от твоих объятий. Такая тоска заключалась в твоих руках.
Я и Сила нас кружило в невыносимом вихре. Это было нечто новое, сильное. Что-то пульсировало прямо в висках, било прямо в пустое место, там где раньше было сердце.
Какая глупость существовать здесь и сейчас, если можно быть везде.
И днем и ночью мы были везде. Никто не видел нас, мы стали вашими страхами, сочащимися из усталых глаз, сжирающими вас изнутри. Мы больше не знали пощады, не различали сердец, съедая их пачками. Не хочу больше видеть ваших глаз, не хочу жалеть ваше жалкое племя. Мертвецу не интересно все это. И воздухом не надышаться и не проткнуть иголкой от шприца небо, а так хотелось, и порой казалось, что скоро, вот-вот мне это удастся.
Та невесомость, что теперь текла по моим венам, была несравнима ни с чем. Было страшно и одновременно классно. Словно тысячи глаз наблюдают за тобой, хотят сожрать тебя своими огромными пастями, но даже дотронуться не могут. Словно миллионы жаждущих умирают в смертельной дреме, лежа прямо в целом озере чистейшей воды.
Я и Сила лежали, сжимая друг другу тонкие руки. Так начинался каждый день: с темного потолка нашей шикарной комнаты. Мы не знали что это так, потому что, только задрав голову, мы всегда видели все то же небо. Бесконечное, болезненно синее и немного озябшее под нашими мертвыми взглядами.
Как странно было начинать так день. Ни ваших убогих глаз, ни ваших костюмов. Только позже мы выходили из дома и смеялись, смеялись. Смеялись.
Только глядя вам прямо в лицо, мы видели, насколько вы зависимы от своих домов, любовников, денег, мнимых трагедий, радостей.
Вы ведь знаете на самом деле, что это иллюзии, но добровольно обманываете сами себя, валяясь в грязи словно свиньи. Мы же измазавшись по самые гланды, оставались все теми же. Поэтому мы знали все.
Глава 27
Полетели.
День начинался обычно, мы не знали что полетим, но Сила улыбался и смеялся не так как всегда. Он сказал мне, что ни одна убийственная дрянь не была так паршива как я для него. Для его иссохшего мозга я как горстка кокаина давала силу и власть. Силе. Я хуже всех вместе взятых людей, я лучше, чем можно было бы себе меня представить. В этот день, я улыбалась как никогда.
Два улыбчивых мертвеца. Мы, наконец, поняли, что нам пора, что смерть устала прикрывать нас свои плащом безжизненности. Нужно было распрощаться с вами раз и навсегда. Смерть счастливо смотрела на нас, а нам, уже давно мертвым не было страшно. Потому что ничто не страшит тех, кто давно уже жив одним кошмаром.
Утро было дождливым. Мы завернутые в плотные, жаркие одеяла, две скелетоподобных тени, лежали, уткнувшись холодными носами в твердые подушки.
– Сила, ты знаешь мои руки…. они не слушают меня больше. Я вчера разбила три стакана и даже не заметила. Я держу их, а они падают… – смех накрыл меня и не дал досказать.
Мы смеялись вместе.
– А зачем они нужны? Зачем нам вообще все это? У тебя такие красивые руки! На них тонкие вены, а рядом звездочки от шприцов. Зачем нам стаканы?
Сила улыбался.
Мы встали, глядя друг на друга неотрывно.
– Ты должна поцеловать мать.
– Нет.
– Должна.
– Ладно.
Хлопковое платье поверх тени, плюс свежие румяна на белый мрамор лица. Скорость, ветер, приехали. Мама.
Смотрит, словно плачет всеми слезами мира. Какая же я…
– Мам.
Молчит и смотрит.
Сколько прошло времени с нашей последней встречи? Я не знаю. Знаю что моя тень для нее радость бесконечная, что она предпочла бы видеть меня такой еще тысячу лет, лишь бы я была рядом, лишь бы я плакала на ее плече. Только бы была.
А теперь она смотрела на меня, и мой мир рушился еще быстрее, чем прежде. Так четко чувствовалась ответственность за ее грустные больные глаза. Так терло там, где раньше было сердце. Глаза оставались холодными, словно замороженная рюмка.
Мы говорили долго, тихо и бессмысленно. Она явно понимала, зачем я пришла. Она ломала руки, сжимала мои тонкие пальцы, шептала, крича всем сердцем. Самое страшное, что ничто не шевельнулось во мне. Мертвецы таковы.
Вечером встретились с Силой.
– Ну как? – спросил он.
– Хорошо – улыбнулась я.
Потом свесив ноги, мы сидели, охлаждаясь тонкими глотками абсента и, казалось, что ни одна крыша не будет выше нас. Сила посмотрел на меня словно впервые:
– Ты знаешь, мне нравилось быть рядом, но ты исчезаешь. И скоро исчезнешь. Как я. И это никак не объяснить.
Он достал из дорогой, пахнувшей кожей сумки полную смерти стекляшку. Улыбнулся, ласково провел по ней.
Мир развернулся к
