и признал, что рассказывать легенды у него выходит не хуже, чем описывать свои блюда.
— Десятого августа многие видят, как она повторяет этот поступок, — закончил Исайся.
— Но сейчас же сентябрь, — заметила Лукреция.
— Поэтому я и перепугался, — как само собой разумеющееся произнес Исайя. — Подумал, что недобрый это знак. Женщины, загнанные в угол, способны на многое.
А вот с этим Марко был согласен.
Вскоре Исайя опомнился, что они пришли есть, а не слушать истории, и удалился на кухню.
Марко смотрел на повеселевшую Лукрецию перед собой, которая, видимо, высматривала Исайю с блюдами, слушал ее восторги насчет его манеры рассказывать и немного расслаблялся. Он и сам глянул в окно и вдруг увидел Дарио. Тот стоял с телефоном, а потом кивнул головой, прося выйти.
И Марко совсем не понравился его хмурый и серьезный вид.
5.2. Лукреция. Настоящее
Лукреция не могла избавиться от мысли, что пусть она была рада вернуться в Неаполь, это ее пугало. Предстоящее воссоединение с семьей, встреча с Марко, лицо Витторио, которое наверняка будет смотреть на нее с предвыборных плакатов по всему городу.
Стоило об этом подумать, и Лукреция ощущала, как ей становится не по себе. Словно она оказалась в тесном темном сарае, как однажды в детстве, когда ее случайно закрыли в таком, пока она пряталась от Нико, играя в прятки.
Когда брат не смог ее отыскать, к поискам присоединился чуть ли не весь город.
Лукреция не помнила, сколько просидела там, даже смутно помнила, как ее нашли. В памяти осталось лишь, как она заплаканная, напуганная и грязная прижималась к отцу, крепко обнимая его и рассказывая, как никак не могла найти выход, как усердно его искала, как испугалась.
В пять лет это было простительно. Но спустя еще двадцать — все эмоции необходимо держать при себе. И пусть все пространство вокруг Лукреции с тех пор было всегда просторным и светлым, порой избавиться от ощущения, что она снова взаперти, в тесной комнате, не получалось. Как в последние месяцы отношений с Витторио.
И как сейчас.
Лукреция наблюдала за гостями в музее, пытаясь найти среди них Витторио. Говорить с ним, наверное, плохая идея, но кто знает, когда ей еще представится шанс? Представится ли вообще? Гоняла эти вопросы в голове и будто задыхалась, чувствуя, как сжимаются стены.
Снова видеть его спустя все это время оказалось странно. Тут же лавиной на нее обрушились воспоминания всего скверного, что вышло из их отношений. Ей пришлось уехать, жить вдали от близких и любимых мест, а он продолжил жить с женой, строить карьеру, жить в своем доме, словно ничего не произошло. И от этого проснулась обида. Жгучая. Неприятная. Бурлящая.
И пусть сцена в кабинете была мерзкой, даже привела в легкое оцепенение, часть Лукреции радовалась, что и Витторио заставили почувствовать себя униженным. Пусть другая часть все еще и сожалела ему.
Лукреции удалось выдохнуть только на улице. И окончательно расслабиться в ресторане Томазза. Пространство было меньше, люди — более шумные, но удивительным образом на нее это не давило.
Как же все на самом деле просто. Ужин. Общение. Прогулки.
Лукреция снова вспомнила, сколько усилий ей стоило выследить Витторио в музее, попытаться поговорить с ним наедине, чтобы никто не услышал, и ощутила холодок по телу. Все не должно быть так. Особенно по сравнению с той простотой, с которой она сейчас ужинала с Марко.
Не ожидая от себя, Лукреция забылась. Атмосфера ресторанчика, харизма Исайи подействовали на нее опьяняюще. Ей казалось, что она готова слушать его с открытым ртом и уже готовилась попробовать еду. Казалось, что уже ничего не могло испортить настроение, но она услышала:
— Извини, Лукреция, я сейчас подойду.
Голос Марко прозвучал серьезнее. Лукреция кивнула и, когда Марко поднялся, обернулась к окну. Дарио стоял около ресторана, а Марко направлялся к нему.
Дарио что-то долго говорил, Марко, не перебивая, слушал. Лукреция наблюдала за ними, понимая, что случилось что-то серьезное, раз пришлось прервать ужин, и напряглась. С каждой секундой казалось, что напряжение только росло. Охватывало ее своими щупальцами, как морское чудовище.
Марко начал говорить. Дарио кивал, вскоре развернулся и ушел. Марко вернулся в ресторан и как ни в чем не бывало сел на свое место. Лукреция заметила, что даже замерла, ожидая, когда он заговорит. Вдруг она поняла, что не хотела уходить, не хотела, чтобы вечер подходил к концу. После нескольких месяцев тайных отношений и года изгнания даже такой простой ужин казался глотком свежего воздуха. Напоминал, как просто все это на самом деле.
— Все в порядке? — поинтересовалась Лукреция.
Глупый вопрос. И так ясно, что нет, но другое начало разговора так и не пришло в голову.
— Что вообще происходит в городе? — с большим интересом спросила Лукреция. — Что я пропустила?
Марко чуть нахмурился. Ему явно не хотелось отвечать на вопрос. Лукреция подумала, что он сейчас переведет тему, но Марко заговорил:
— Все обычно. Только обострились проблемы с цыганами, Испанскими кварталами. Пытаются выйти за его пределы: шлюхи, наркотики, обворовывание туристов. Ваши районы лучше, люди обеспеченнее, можно больше получить. На время затихли и, видимо, набрались сил. Может, нашли союзников, — сухо ответил Марко и более ободряюще добавил. — Уверен, что Санто с вашим отцом во всем разберутся. Вам принадлежит четверть недвижимости Неаполя и почти половина зданий в районах. Тут при желании особо не разгуляться.
Лукреция вспомнила, как говорила с братом о цыганах перед отъездом, но ничего полезного вспомнить из разговора не смогла. Да и, наверное, это было не нужно. Зачем портить вечер, во время которого впервые за долгое время она почувствовала себя живой? Тем более, что с Марко всегда было о чем поговорить.
— Вспомнив работу над музеем, я теперь снова хочу заняться чем-то таким, — заговорила Лукреция.
Марко оживился, видимо, поняв, что продолжение темы ее не интересовало. Исайя принес вино и баклажанную брускетту. У них есть все, чтобы провести вечер хорошо. И очень глупо не воспользоваться шансом.
Потеряв счет времени, Лукреция слушала о жизни без нее: работе музея, семейных праздниках. Все горячо любимое продолжало жить, пока она вела одинокое существование в Монтальчино.
Говоря о семье, близких, Марко как будто бы становился мягче. Словно скала превращалась в античную статую с искусно проработанными деталями, из-за чего лицо казалось более человечным. Мелочь, но подобное изменение вдруг показалось Лукреции интимным. Они годами общались, говорили и, наверное, только сейчас она окончательно поняла, что все это время они оставались собой. Показывали другую сторону, которую не принято демонстрировать, чтобы удержать власть.
— Я хорошо провела
