— Затем, что при одной мысли о нем у вас гаснут глаза. Что он вам сделал, Джул?
— Ничего. — Девушка подняла на Бреттона измученный болью взгляд. — Я… Он умер… Крис умер. — Ей пришлось повторить это дважды, чтобы поверить самой. — Его убили… на прошлой неделе. Он… В пятницу вечером я пришла с работы и нашла его… — шепотом закончила она и закрыла глаза. Ресницы были мокрыми от слез.
— Где вы его нашли? Здесь, в доме?
— Нет. — Джулия шмыгнула носом, открыла глаза и отрывисто произнесла: — Снаружи. У дороги… в сточной канаве.
— В канаве? — Доминик наконец отпустил ее руки и обнял за плечи. Обычно его бесстрастное лицо, как у игрока в покер, потемнело от гнева. При виде его искреннего негодования на ресницах Джулии вновь задрожали слезы. Девушка не заплакала, когда это случилось. Ее только привела в бессильную ярость явная несправедливость жизни по отношению ко всем ее близким. В тот момент что-то в ней лопнуло и заставило выкрикнуть: «Хватит!»
— Я думаю, его задавили и скрылись. Крис лежал там… как кусок ветоши…
— Боже мой! А что сказала полиция? — торопливо спросил Доминик.
— Я не вызывала. Какой смысл? Что они могли бы сделать? Все равно никого не найдут… — Джулия вытерла слезы кулаком. — Поэтому… я сама… похоронила его. В саду, под кустом роз…
Бреттон стремительно отшатнулся, однако плечи ее так и не выпустил.
— Вы похоронили человека у себя в саду? Мокрые глаза Джулии недоуменно уставились на него.
— Какого человека?
— Криса!
И тут до нее дошла комичность ситуации…
— Крис не был человеком! — пронзительно выкрикнула она. — Так звали моего кота!
— Вашего кота? — Если бы Джул не была так расстроена, то захохотала бы в голос. На лице Доминика явно читалось смущение, смешанное с облегчением. Мало кто мог похвастаться, что сумел сконфузить этого человека с острым, как бритва, умом и стальными нервами. — О Боже, так Крис — это кот?
— Вернее, был им. — Джулия вздрогнула от внезапного воспоминания о рыжей пушистой мордочке, сонных глазах цвета меди и успокоительном мурлыканье, которые встречали ее, когда она просыпалась по ночам, и напоминали, что она не одна на свете. Распухшее горло не давало хлынуть слезам, и девушка пыталась крепиться, сурово говоря себе, что она слишком переживает случившееся.
— Я знаю, кот — это не человек, — прошептала она, — но животные тоже чувствуют боль… Крис был уже старый и медлительный. Мне бы следовало запирать его в доме, но там душно, а он любит… любил гулять и спать в саду. Он любил подремать, свернувшись в клубок у куста роз — там, где я его похоронила… — Запруду прорвало, и слезы полились в три ручья. Девушка икала и затыкала кулаком рот, чтобы остановиться.
— Ох, Джулия! — внезапно Доминик прижал ее к груди, обвил руками, крепко, больно и блаженно сдавил, на мгновение замер, а потом потряс и притиснул мокрой щекой к облитому черным шелком лацкану. Джул попыталась сдержаться, чтобы не показаться Бреттону полной идиоткой. — Не надо! — сказал он задыхавшейся от слез девушке. — Не сопротивляйтесь этому, Джулия. Плачьте, если хочется…
— Но мне не хочется, — всхлипнула девушка. — Глупо так убиваться. Ведь это был только кот! — Именно этих слов она ждала от Доминика.
— Но он был ваш… — Бреттон запнулся, словно потерял мысль. — Или ваших родителей?
Девушка прижала кулак к его груди. Добрый, умный, хороший человек…
— Нет, мама с папой подарили Криса мне на день рождения. Мне было восемь лет. «Мармеладная кошка», потому что я любила имбирный мармелад. Это… это была семейная шутка. — Только семьи уже нет… и не с кем перекинуться этой глупой шуткой.
— О небо, значит, Крис был уже в преклонном возрасте… — тихо пробормотал Доминик.
— Пятнадцать лет, — всхлипнула Джулия. — Только не говорите, что он прожил долгую и хорошую жизнь. Как будто от этого легче… Не легче, а тяжелее!
— Я знаю, знаю. — Голос Бреттона хрипловато отдавался в прижатом к его груди ухе и, как ни странно, напоминал грудное, ворчливое мурлыканье Криса. — Конечно, это больно. Вы знали любимого вами Криса так долго. Он связывал вас с детством, с родителями…
Встретив сочувствие и понимание вместо насмешки и совета держать себя в руках, Джулия почувствовала, как ее новый имидж бесшабашной девицы зашатался и рухнул. Девушка поглубже зарылась лицом в белоснежную крахмальную рубашку и плакала до тех пор, пока под ее щекой не расплылось мокрое пятно.
Джулия не заметила, когда Доминик успел отвести ее на другой конец маленькой столовой, сесть в глубокое кресло и посадить себе на колени. Он похлопывал ее по сотрясаемой рыданиями спине, отводил колючим подбородком спутанные локоны с ее влажного лба; покоясь в его крепких объятиях, Джулия чувствовала себя в безопасности.
Однако в кольце его нежных рук таился такой соблазн, что она плакала все горше и горше: девушка знала — стоит Доминику опустить руки, как она вновь останется безнадежно одинокой.
Однако Бреттон не размыкал рук; когда приступ плача прошел и Джулия, еще судорожно вздыхая, тихо лежала, прижавшись к его груди, до нее наконец дошло, что под ней не бесчувственный камень, а живой, дышащий человек из плоти и горячей крови. Ее тонкие руки обнимали талию Доминика, и сквозь тонкую рубашку девушка ощущала, как расширяется и сжимается его грудная клетка. Ее груди прижимались к его сердцу, от ритмичного постукивания которого возбуждение струйками разливалось по всему телу девушки, завороженной жизненной силой этого человека.
Джулия не видела его лица. Если бы девушка подняла голову, ее рот прижался бы к отливавшему синевой подбородку…
Теперь его кожа пахла не одеколоном, как ей показалось в ночном клубе, а самим Домиником, и этот запах — густой, теплый, добрый — запоминался, как аромат хорошей сигареты. Сильные бедра, которых касались стройные ягодицы девушки, были слегка раздвинуты, а ее собственное бедро прижималось к чему-то упругому и теплому, и девушка внезапно осознала, что его объятия могут быть вызваны не только сочувствием…
Прерывисто вздохнув, Джулия еще теснее прильнула к мужчине и с грешным любопытством подумала, что было бы, если бы этот человек с железным самообладанием дал себе волю.
А в самом деле, что случилось бы, если бы она так же лежала в его объятиях, но по какой-нибудь неведомой причине оба оказались бы совершенно обнаженными? Конечно, тогда Бреттон не сумел бы сохранить невозмутимость, какой бы худенькой и трогательной она ему ни казалась. Его мужская сущность возобладала бы; он не смог бы справиться с собой. Доминик боролся бы со своими низменными инстинктами, поскольку не хотел бы обидеть ее, но в конце концов наверняка не выдержал бы прикосновения ее обнаженных грудей и трущихся о него бедер. Доминик жарко бы поцеловал ее, сжал своими большими, добрыми руками ее маленькие груди, под ее извивающимися ягодицами стало бы горячо и твердо, а потом он повернул бы ее, сидящую у него на коленях, и…
